именно сейчас. Слушая друга, Генри не мог подчас понять, кем был сам Обрадин – жертвой или палачом. После того как четники изнасиловали его сестру, а потом посадили ее на кол, Обрадин каждую неделю ездил в родные горы близ Сараево, чтобы застрелить одного-двух из этих мерзавцев. В душе Генри был уверен, что Обрадин до сих пор туда ездит.
– Как продвигается роман?
– Осталось совсем немного, думаю, страниц двадцать.
– Это надо отметить. У меня есть для тебя морской черт.
– Отлично, но я за него заплачу.
– Как хочешь, – без особого энтузиазма ответил Обрадин. – Я читал, что «Фрэнка Эллиса» собираются экранизировать.
– Да, и это просто ужасно, – сказал Генри, – я против.
– Зачем же ты соглашаешься? Моя Хельга говорит, что литературу невозможно экранизировать, а я считаю, что этого просто нельзя делать. Фильмы… знаешь, что такое фильмы? – Обрадин окунул палец в лужицу рыбьей крови на разделочной доске, провел по ней полупрозрачную черту и сунул ее под нос Генри. – Вот – это и есть фильм, шелуха, слизь и гадость.
– Да, ты прав, – согласился Генри, – то же самое всегда говорит и Марта. Но так тяжело сказать «нет». Ты меня понимаешь?
Обрадин укоризненно покачал перед глазами Генри волосатым указательным пальцем:
– Мне сегодня не нравятся твои речи. Что-то случилось?
– Ничего, ничего не случилось.
– Мне очень жаль тебя, Генри. Что значит для тебя слава? Ты не получаешь от нее никакой радости! Ты прячешься от нее, потому что ты – хороший человек. Ты всегда плохо о себе отзываешься. Зачем ты это делаешь?
– Потому что это правда, Обрадин. Я – плохой, совершенно никчемный человек, поверь мне.
Обрадин прищурил глаза:
– Знаешь, евреи говорят, что из мыслей возникают слова, а из слов – поступки. Я знаю плохих людей, плохие люди есть и среди моих родственников, я спал и ел с ними. Ты не похож ни на одного из них, ты хороший человек, и именно поэтому мы все тебя любим.
– Вы меня любите, потому что я жертвую в общинную кассу.
Генри затянулся смолистым душистым дымом самокрутки и закашлялся, по-птичьи поджав ногу.
– Крепкий табачок. Знаешь, что говорят по этому поводу японцы, Обрадин?
– Какая разница, что говорят японцы?
– Они говорят, что быть любимым – тяжкая судьба.
– Возможно, и так, Генри. Но откуда об этом знают японцы? – Обрадин сплюнул на каменный пол. – Писатели – непростые люди, Генри. Я знаю, это судьба. Я не могу писать, моя Хельга не может, и мы благодарны за это Богу. Должно быть, писательство – это наказание.
– О, к тебе кто-то пожаловал, – сказал Генри и указал на заклеенное окно, за которым вырисовывались два человеческих силуэта. – Я вижу покупателей.
Обрадин мельком посмотрел на окно.
– Туристы, – с отвращением процедил он.
– Ты уверен?
– Кто еще будет так внимательно разглядывать эти картинки, как ты думаешь?
– Только туристы.
– Вот