бы туда, где мой батюшка! Поскорее, поскорее вместе с Арио возвращайтесь в столицу!»
– Взгляни сюда, Арио, прочитай, что пишет наивный ребенок! Сердцу больно – она пишет, чтобы вместе с тобой я поскорее возвращался в столицу! О, если бы мог я поступать по своей воле, разве я томился бы здесь долгих три года! Нынче девочке исполнится, если не ошибаюсь, двенадцать лет, но она так наивна, что не знаю, сумеет ли выйти замуж или служить во дворце, сумеет ли бедняжка прожить на свете?
И залился слезами Сюнкан, ибо
Хоть не мраком ночным
отцовское сердце объято,
но, как путник во тьме,
изнывает оно и томится
в превеликой тревоге о детях[295].
– С тех пор как я здесь, нет у меня календаря, и потому я не ведаю счета ни дням, ни лунам. Вижу, как осыпаются листья, как увядают цветы, и лишь по этим признакам различаю, что пришла осень. Запоют цикады, наступит пора уборки злаков – значит, настало лето. Выпадет снег – стало быть, зима на дворе… Прибывает и убывает месяц – значит, тридцать дней миновало… Загибая пальцы, считал я: в этом году дитяти моему уже исполнилось шесть лет. А его, оказывается, и в живых-то уж нет! Когда меня увозили в усадьбу Тайра, он все тянулся ко мне, плакал: «И я с тобою!» – но я его успокоил, сказав: «Я скоро вернусь!» Кажется, будто только вчера все это было… О, если б знать, что то была разлука навеки! Отчего я не побыл с ним подольше? Связь отца с сыном, брачные узы супругов – все предопределено еще в прошлых наших рождениях. Отчего же родные мои не подали мне никакого знака, во сне, наяву ли, что их уже нет на свете? Я страдал и унижался, стараясь сохранить жизнь лишь затем, чтобы еще раз их всех увидеть! Теперь осталась у меня только дочь, о ней одной болит сердце. Но ее судьба – судьба всех людей в нашем мире: оплакивая горькую свою долю, она как-нибудь да проживет на свете. Ну а мне жить – и жить еще долго, – понапрасну причиняя тебе заботы, кажется греховным и недостойным!
И, сказав так, Сюнкан перестал принимать пищу, устремил все помыслы к Будде и молился, чтобы тот сподобил его отбросить бесплодные, суетные мечтания и возродиться к новой жизни в Чистой райской земле. На двадцать третий день после прибытия Арио на остров Сюнкан, так и не покинув ни разу хижины, расстался с жизнью. Было ему, как передают, тридцать семь лет от роду.
Обхватив руками его бездыханное тело, Арио плакал и горевал, припадая к земле, взывая к небу, но все напрасно. А выплакав свое горе, подумал: «Мне надлежало бы тут же сойти в могилу вместе с моим господином, но осталась еще на свете юная госпожа, и к тому же надобно молиться за упокой души господина. Останусь же пока в живых, дабы о том молиться!» И, не потревожив тела Сюнкана, он обрушил на него хижину, набросал сверху сухой камыш и сосновые ветви и предал останки огню. Когда же погребение в огне закончилось, он собрал в суму белые кости, повесил суму вокруг шеи и снова на купеческом корабле отбыл на Кюсю.
Потом он отправился к юной госпоже и обо всем подробно поведал ей.
– Прочитав