дома.
При расставании купец грустно посмотрел на меня подслеповатыми от усердной работы глазами и вздохнул:
– Прощай, маленькая девочка… И прости.
В его глазах стояли слезы, когда он отворачивался от меня. И мне тоже было жаль проститься с ним. Я к нему привыкла. Сидеть у него на руках и рассматривать привезенные подарки – долгое время это было моим единственным утешением. Но даже будучи ребенком, я мало плакала. Не плакала я и тогда, когда на меня натянули робу и поставили клеймо.
Больше ни купца, ни его жену я не видела. Знаю только, что Сара родила здорового крепкого ребенка… который умер через год.
Я училась жить заново, по волчьим законам среди загнанных овец, уворачиваясь от плетки и минуя сечи. Я не сильно скучала по дому Сары, хотя что-то во мне, безусловно, мечтало оказаться на мягкой перине в чистой одежде.
Дела на Давидовых рудниках шли не очень хорошо с тех пор, как у них снова переменился хозяин. Пайки урезали, нормы выполнения работ оставили прежними. Когда терпеть стало уже совсем невмоготу, я начала пробираться в Государев оазис – так хозяин любил называть свой зеленый уголок близ рудников, блеклую тень от Государева оазиса в Алькаире. Кое-как я наловчилась сплетать из волокон молодых веток силки и приманивала птиц на хлебный мякиш. Я не разводила огонь, боясь оказаться пойманой, и ела воробьев сырыми. И все же меня заметили.
В месте, где я обычно ловила птиц, среди расстроенных ловушек сидела незнакомая девочка. Путаясь пальцами в волосах, она тихо напевала себе под нос:
– Там мрачный дух бродил впотьмах,
Сияньем бледным сея страх.
Всесильный властелин небес,
Теперь он кто? Трусливый бес.
Он жизни многих погубил,
Семью свою не защитил;
За все содеянное зло
Ответить должно все равно…
– Что ты такое поешь? – окликнула я.
Она подняла глаза и улыбнулась.
– Это баллада о Черном принце.
– И о чем она?
– Как, ты не знаешь?
Я не стала отвечать. Присев у испорченных силков, я попыталась починить те, которые, как я думала, могла исправить.
– Птицы переносят много заразы, – заметила девочка после недолгого молчания. – Не думаю, что тебе стоит их есть.
Она достала завернутый в салфетку кусок мяса и бросила мне. Желудок противно заурчал. К тому моменту я прожила на рудниках уже год и забыла, как выглядит человеческая пища, какие пряные специи могут в нее добавлять. Я проглотила его, едва почувствовав вкус, и, утершись робой, села под большим раскидистым дубом, подставляя солнцу огрубевшие подошвы ног.
– Это грустная история? – спросила я отстраненно. В то время я чувствовала себя неспособной различать эмоции, отличные от грусти, страха и злости.
Желудок тяготился плотным ужином, и по телу разливалось приятное тепло. Во рту недолго сохранялся привкус запеченной свинины, хорошо знакомый мне по жизни в купеческом