представить себе, что бы мне пришлось делать, если бы вдруг Като с его парнями решили вдруг от нас оторваться. Но ничего ни фантастического, ни реалистического мне на ум не пришло. Ведь даже этим хваленым полноприводным внедорожникам, завезенным сюда с моего родимого Хоккайдо, приходится несладко на этой двухколейной трассе, обозначенной на карте бескрайнего Хабаровского края как «автомобильная дорога районного значения». Собственно, это и не дорога вовсе, а эдакий тоннель без крыши со стенами из метровой полыни. По бокам – травы, про которые у меня за спиной урчит не поддающийся тошноте Ганин, над крышей «Алфарда» – холодное лазурное желе, а под колесами – готовая трасса для могула – только снежком ее присыпь. Ничего, этому спесивому Като полезно протрястись по бугоркам и кочкам нашего северо-западного соседа – не все же ему на том же «Сурфе» по гладкому японскому асфальту разъезжать.
Заветной цели мы достигли только часа через два. Едва Ганин в тысячный раз допел тоскливый рефрен про то, что какие-то травы не успели от чего-то там загнуться, сундукообразные тупорылые «Сурфы» синхронно уткнулись пыльными капотами в высоченные сосны на краю огромного, безнадежно заросшего полынью и коноплей поля. Когда водитель «Алфарда» – сорокалетний обладатель стальных зубов, рыбьих глаз и забавного имени Демид – остановил автобусик с нашими уже почти не подававшими признаков жизни телами поодаль от джипов, из их разверстых внутренностей вовсю вываливались на не знавшую ни свирепой крестьянской косы, ни продвинутой капиталистической газонокосилки земную поверхность ВИПы, то бишь «очень важные пассажиры». Като выдавил из «Сурфа» свое драгоценное тело последним, дав возможность Мацуи и Сато, а также трем вице-губернаторским громилам подставить ему для опоры обтянутые черной кожей бицепсы и предплечья.
Эта показная медлительность, которая, по мнению Като, должна была ежесекундно сообщать окружающей среде о политическом весе его обладателя, меня бесила все больше. Ну ладно еще, на судне он двигался как отлитая из самоварного золота статуя. В море эту деланую величавость можно списать на необходимость передвигаться по палубам и трапам аккуратно и не торопясь, дабы не стать жертвой качки или неловкого движения подвыпившего рулевого. Да и видел я его на корабле не так уж и часто. Но здесь, в пятидесяти километрах к западу от Ванино, в глухой дальневосточной тайге, где Като мог поразить своей гордой поступью нелепого чугунного командора лишь безмолвные сосны и не греющее ни душу, ни тело осеннее солнце, это окрашенное в яркие социально-иерархические тона шоу выглядело отвратительно. Я отвернулся, чтобы не стошнило: двухчасовое ралли по трассе повышенной сложности сделало свое черное дело, и, если бы я еще пару секунд понаблюдал за катовскими церемониями, меня бы точно вывернуло наизнанку.
Кстати, об изнанке. На нем ведь опять, как и все последние дни, красовался этот проклятый крокодильчик… Моя тошнота от этого безотчетного увлечения Като продукцией фирмы Crocodile только усиливалась. Не то чтобы я был против футболок, ветровок и брюк с симпатичными крокодильчиками на левой груди и правом заднем кармане, но когда у человека всю дорогу нет на теле ничего другого, кроме этих проклятых крокодилов, это уже чересчур. Это уже манией попахивает, а где, как любит говорить балагур Ганин, мания, там и мафия, и это не пустые для моей профессии слова. В них есть такая большая доля правды, что ее можно услышать без слухового аппарата, который в нашей странной автобусной компании имеется у каждого, исключая нас с Ганиным и, может, еще Демида, хотя рассматривать его уши – последнее дело.
Ладно бы был беден этот Като, а то он глава самой большой на Хоккайдо частной таможенной конторы, таможенный брокер номер один в наших портах. На растаможке одних только русских крабов он миллиарды йен в год зарабатывает. И при этом ничего, кроме «крокодилов», не носит. Конечно, тряпки эти недешевые, как их великий эксперт в области подиума Ганин обзывает, «понтовые», но нельзя же так обожать этих мерзких рептилий! Нельзя же так открыто денно и нощно демонстрировать свою собственную принадлежность к классу беспощадных хищников, которые если уж решили кого-нибудь сожрать, то сожрут обязательно. И особенно здесь, на ванинской земле, этот крокодильчик на левом бортике легкой, небесного цвета куртке Като выглядел одновременно нелепо и зловеще. Вроде и воды поблизости нет – а крокодилы, как известно, на суше серьезной опасности не представляют, – а все равно лишний раз подходить к нему, заводить беседу и вежливо поддакивать совсем не хочется.
Пока в моих разъятых бешеной тряской мозгах пытались слиться в едином антикатовском порыве не слишком светлые мысли про таможенных брокеров и их ближайших родственников-крокодилов, живчик Ганин извлек из «Алфарда» всех своих семерых престарелых самураев, состояние которых, судя по их лицам, сливающимся по цвету с жухлой октябрьской травой, было еще хуже моего. Бодрый сенсей продолжал свой «травный» концерт и теперь под нос самому себе сообщал, что он «сойдет на какой-то дальней станции» и при этом «покроется травой». Дедули кряхтели, постанывали и вообще едва держались на ногах: им было явно не до ностальгирования, по горько-сладкому зову которого они сюда заявились – или, как сказал бы