а если умерли – помянем их. Умилосердись, раб Христов, изнемогла я от голода и хочу есть. Помилуй меня, дай калачика!
– Нет, госпожа, боюсь.
– Ну, хлебца!
– Не смею.
– Ну, немножко сухариков!
– Не смею.
– Если не смеешь, то принеси хоть яблочко или огурчик!
– Не смею, – прошептал стрелец.
Мученица вздохнула:
– Добро, чадо. Благословен Бог наш, изволивший так! Если это невозможно, молю, сотворите последнюю любовь – убогое мое тело, рогожей покрыв, неразлучно положите близ любезной моей сестры.
Почувствовав приближение смерти, инокиня вновь призвала стражника:
– Раб Христов, молю тебя, сходи на реку и вымой мою сорочку. Хочет Господь взять меня от жизни сей. И неподобно мне в нечистой одежде возлечь в недрах матери-земли.
Стрелец взял сорочку, спрятал под полой красного кафтана, пошел на реку и выстирал. Стирал и горько плакал.
Студеной ночью с 1 на 2 ноября 1675 года святая Феодора умерла, перейдя от затхлого мрака бездонной ямы в немеркнущий свет Небесного Царствия.
Допрос боярыни Морозовой. Рисунок Б. Кисельникова
Дети маленькие были. Едоков много, а работать некому. Один бедный горемыка-протопоп нарту сделал и зиму всю волочился за волок. У людей и собаки в подпряжках, а у меня не было ни одной. Лишь два сына – маленькие еще были, Иван и Прокопей – тащили со мной, что кобельки, за волок нарту.
Волок – верст со сто. Насилу бедные и перебрели. А протопопица муку и младенца за плечами на себе тащила. А дочь Огрофена брела, брела, да на нарту и взвалилась. И братья ее со мной помаленьку тащили.
И смех и горе, как помянутся дни оные!
Ребята-то изнемогут и на снег повалятся. А мать по кусочку пряничка им даст, и они, съевши, опять лямку потянут. И кое-как перешли волок…
Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под ребят и под рухлишко дали две клячки, а сам и протопопица брели пеши, убиваясь о лед. Страна варварская, иноземцы немирные. Отстать от лошадей не смеем, а за лошадьми идти не поспеем, голодные и усталые люди.
Протопопица, бедная, бредет-бредет, да и повалится – скользко гораздо. В иную пору, бредя, повалилась. А иной усталый же человек на нее набрел, тут же и повалился. Оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит:
– Матушка-государыня, прости!
А протопопица кричит:
– Что ты, батька, меня задавил?
Я пришел. На меня, бедная, пеняет, говоря:
– Долго ли мука сия, протопоп, будет?
И я говорю:
– Марковна, до самой до смерти.
Она же, вздохнув, отвечала:
– Добро, Петрович, ино еще побредем.
Курочка у нас черненькая была. По два яичка на день приносила ребятам на пищу, Божьим повелением нужде нашей помогая. Бог так устроил. На нарте везя, в то время удавили по грехам. И нынче мне жаль курочки той, как на разум придет. Ни курочка, ни что чудо была –