утомительных марш-бросках до отказа набивать желудок крайне вредно.
Покончив с трапезой и закопав остатки упаковок в рыхлый грунт, Новиков прилег, закинув руки за голову. Яркое летнее солнце, висевшее за шелестящей листвой, начинало пригревать.
Мышцы после долгой нагрузки наконец расслабились.
Рядом устроились два давних товарища – снайпер Устинов и пулеметчик Горбенко. Эти всегда перед сном затевали диспуты. «Политинформацию», как называли их споры остальные бойцы.
– Вот вы у меня в прошлый раз спрашивали: «Кому на свете жить хорошо?» – бубнил снайпер.
– Я?! – удивлялся пулеметчик.
– Не спрашивал? Ничего, я все равно отвечу.
– Ну, давай…
– Нет, не угадал – не депутату. Депутату, конечно, тоже хорошо, но даже ему приходится в жизни крутиться, чтобы преуспеть. А ты как думал – бюджет сам себя не поделит. Как говорит народная мудрость, под лежачий офшор финансовые потоки не потекут. Лучше всего живет на свете…
– Президент.
– Нет, не президент. Сядь, Толя, два. Лучше всего живется на свете моему коту Хоме. Возьми любого кота, и депутаты полным созывом обзавидуются ему насмерть. Начнем с того, что мой Хома не обязан давать предвыборных обещаний, да и вообще ничего не обязан давать. Он привык получать, а если ему чего-нибудь не дадут, Хома возьмет сам – он не маленький…
Слушать эту парочку можно было вечно. Как смотреть на огонь или мерцающие звезды. Но сейчас Павлу почему-то вспомнилось о родителях. Перед тем как окунуться в сон, он часто их вспоминал. Разговаривал с ними, рассказывал о своей нынешней жизни…
Его отец умирал стремительно. Павел вырвался на пару дней с подмосковной базы спецназа, где полным ходом шла подготовка к командировке в Афганистан, и прилетел в родной город, чтобы успеть попрощаться.
Павел с трудом узнал папу. На больничной койке сидел худой старик с сеткой глубоких морщин под глазами, редкими седыми волосами и высохшими руками на коленках. Даже не верилось, что это был его могучий отец и что ему всего пятьдесят пять…
Они долго разговаривали о жизни, хотя оба понимали, что на самом деле – о смерти. В те дни мама жила прямо в палате – рядом с умиравшим мужем. Ночевала на трех стульях, днем ненадолго убегала домой, чтобы принять душ, сварить кашку и сразу назад.
В палате мама всегда старалась быть бодрой, веселой, иной раз шутила. И только выйдя за дверь – в коридор или в умывальник, – беззвучно плакала.
За несколько дней до папиной смерти – как раз в тот день, когда к нему примчался из Москвы Павел, – с работы прислали сотрудницу с пакетом фруктов. Ну и, конечно, проведать, узнать: как там Александр Юрьевич, насколько все у него серьезно?..
Молодая женщина вошла в палату, поздоровалась и почти не выдала своего испуга, увидев сдавшего коллегу. Поговорив несколько минут, она поднялась со стула, засобиралась и сказала:
– Мне пора, Александр Юрьевич. Выздоравливайте. Мы всем коллективом