домой будто бы сама не своя, заявив, что “испугалась” (ага, испугалась), что я ушел, прошло больше двух месяцев. И знаете, что? А ничего. Ни-че-го, ровным счетом. Мы не помчались на следующий же день подавать заявление в ЗАГС (да, собственно, у нас бы и не вышло, ибо следующим днем была суббота, вряд ли контора по принятию заявлений работала), но хотя бы рванули на турбазу, покататься на лыжах, но и эта затея ничем хорошим не увенчалась, ибо Настя упала, растянув лодыжку, на первом же трамплине (у нее хрупкое сложение, она выглядит очень изящно, но неспортивна абсолютно, такой парадокс), и поездка, конечно, была испорчена.
А после мы, будто сговорившись, к тому разговору не возвращались. В конце концов, мы ведь и так жили вместе, в квартире ее покойного батюшки, в так называемом “гражданском браке”, а насчет идеи завести детей она была категорически против (по крайней мере, до тех пор, пока не закончит магистратуру, “а там посмотрим”), да и я особо горячим желанием становиться отцом не пылал (хотя, конечно, если б Настя забеременела, это разом решило бы вопрос и с оформлением наших отношений, с и ее банкиром (о котором, опять же, мы предпочитали не говорить, хотя она продолжала числиться то ли его референтом, то ли переводчиком (на полставки или четверть ставки и временами отлучалась – именно под предлогом выполнения якобы своих обязанностей), словом, ничего толком не изменилось, разве что я убедил себя, что она действительно не хочет меня потерять, а, значит, в целом всё нормально. Во всяком случае, больше длительных вечерних отлучек не было, как не было и отъездов за границу (опять же, в качестве переводчика, так она, во всяком случае, говорила).
С Никой мы видеться практически перестали, хоть порой и перезванивались (точнее, звонила она, а у меня не хватало духу сказать ей прямо, что это бессмысленно, Настасьи я не брошу и тем более не переключусь на Веронику), иногда она мне писала, мы обсуждали какие-то мелочи, вроде просмотренных фильмов или какой-нибудь еще ерунды. Я отдавал себе отчет в том, что тем самым бессознательно хочу вызвать ревность у Настеньки, но как раз она никаких сцен ревности не закатывала (это вообще было не в ее духе), просто однажды, нехорошо усмехнувшись, заметила, что “шансы этой дурочки-девственницы” стремятся даже не к нулю, а к минусовым величинам, и этим меня, конечно, слегка задела… тем не менее, Настя была права. Если Ника надеялась на взаимность с моей стороны, то совершенно зря.
Словом, все шло, как и раньше, даже лучше, чем раньше (ибо, повторюсь, Настёна перестала давать мне поводы думать, что она по-прежнему видится со своим папиком, который по возрасту ей как раз в отцы и годился, что, однако, ни ее, ни его не смущало.) Ну с ним-то все понятно, цинизм нынешних нуворишей превышает все пределы, для него ведь не имело значения, что за Настей активно ухлестывал его сынуля (едва не получив от меня в рожу, и получил бы точно, только этого мажорного “глиста” охранял спортивный детина из частного охранного агентства, и Настенька, опять же, меня останавливала, убеждая, что парень ей просто противен, несмотря на состояние его папеньки), ну а потом, когда вскрылось истинное положение вещей, кричать “Караул!” было уже поздно.