кресла пахло бриллиантином Кейта, обивка была пропитана запахом его трубочного табака. Эми завела граммофон, поставила пластинку, сказав, что хочет, чтоб он послушал, опустила иголку и присела на подлокотник кресла Дорриго. Зазвучали перебираемые клавиши пианино, вступил и утих сакс вместе с бризом с океана, колыхавшим тюлевые занавески, и голос запел:
Бряцанье пианино у соседей за стеной,
Признанья-запинанья, открывшие тебе,
Что высказать хотело мое сердце,
На ярмарке качели расписные —
Из глупых этих мелочей
Вся память о тебе[39].
– Это Лесли Хатчинсон, – пояснила она. – Знаешь, он как будто в близких отношениях с дамами из королевской семьи.
– Близких отношениях?
Она улыбнулась.
– Да, – выговорила очень мягко, глядя прямо на него. – В близких.
И снова засмеялась. Смех у нее шел прямо из горла, и он подумал, до чего же ему нравится ощущать свою полноценность, от которой так и веяло широтой души.
Песня кончилась. Он встал и направился к выходу. Она снова поставила пластинку. Он попрощался. У двери склонился, вежливо поцеловал ее в щеку, а когда отстранился, она уткнулась лицом ему в шею. Он ждал, когда она отведет голову.
– Тебе надо идти, – услышал он ее шепот. Но она не отнимала лица, прижатого к его телу. Граммофонная иголка зашипела, заскрежетала, крутясь на краю пластинки.
– Да, – сказал он.
Он ждал, но ничего не происходило.
Иголка застряла на пустой дорожке, оглашая ночь скрежетом пустых оборотов.
– Да, – сказал он.
Подождал, но она не шелохнулась. Через некоторое время он слегка обнял ее одной рукой. Она не отпрянула.
– Скоро, – сказал он.
Затаил дыхание, пока не почувствовал, как она чуть-чуть, едва ощутимо прижалась к нему. Он не шевельнулся.
– Эми?
– Да?
Он не смел ответить. Выдохнул. Переступил с ноги на ногу, сохраняя равновесие. Он понятия не имел, что говорить, опасаясь, как бы сказанное что-то еще не нарушило этого хрупкого уравнения. Он позволил руке скользнуть вниз, очерчивая ее талию, ждал, что она оттолкнет ее. Она же лишь прошептала:
– Ами, amie. Подруга по-французски.
Другая его рука отыскала пленительный изгиб ее ягодиц.
– Моя мама, – сказала она, – учила меня этому, когда я была маленькой.
И эту руку она тоже не оттолкнула.
– Эми, amie, amour, звала она меня когда-то. Эми, подруга, любовь.
– Выигрышная трайфекта[40], – сказал Дорриго.
Она потянулась губами к его шее. Он ощутил ее дыхание на своей коже. Чувствовал ее тело, слитое с его, теперь уже накрепко, и смутился, сообразив, что она, должно быть, и его чувствует тоже. Он не смел ни туда ни сюда двинуться, лишь бы не развеять эти чары. Он не понимал, что это значит и что следует делать. И не осмеливался ее поцеловать.
12
Дорриго почувствовал, как теплая