и оставила жить во дворе – охранять барак-курятник.
На радостях и солнышко пекло по-летнему. И веселье бушевало – дым коромыслом! А степенный курятник ревниво пялился на всеобщее разгулье бельмоватыми окошками, вздыхал да потрескивал по-стариковски пропылённой завалинкой. Чудилось, что и он вот-вот как приосанится, да ка-ак расправит свои скрипучие мощи, как припустится в пляс со всеми разухабистой присядкой! – «И-эх-х-ма, держжис-ссь, людьё!» Но… не с руки старому с молодыми тягаться!
Гулеваны, подустав маленько и хорошо разомлев, отдыхали. Крепкий и широкий плечами дядька Захар полотняной кепкой вытирал лицо и шею, вытягивал измолотую на войне ногу. Жмурясь, курил злую махорку. Он глубоко вдыхал дым, хрипло кашлял. В сердцах швыранув цигарку, Захар раскладывал на столе подле гармони свои могучие пригоршни, ронял на них голову и бубнил уныло, мешая слова и сбиваясь: «Понесу… эту малую у… утку ко сестри-ице своей… ко… ко родной…о-ой» Он клевал носом и тряс кудлатою гривой. Гомофония сменялась шумным сопением. Захар, дёрнувшись, чихал смачно и долго. И скоро во всеобщий гам врезался его могучий храп. Более выносливые застольщики допивали бражку и недрачливо за жизнь спорили. Рассуждали о политике, зычно поясняя своему возражателю детали текущего момента: «Ну вот гляди: у тех – ракеты, бомбы… А у этих чё? Я тя спрашиваю: чего у этих-та? Кукиш на постном масле?»
Взъерошенные от пляски огольцы воробьями крутились у тарелок – опасливо выхватывали то солёный огурец, то краюху пирога. Торопливо делились с Пузиком, который после вокала уже сидел наготове с алчной мордой и жадно ловил заслуженный провиант. «А ну-ка! Гряз-зными-то ллапами…» – мамаши бесцеремонно отгоняли побирушек. А ведь детвору кормили загодя, чтобы на гулянках не мозолили глаза взрослым, но… с запретной-то самобранки провизия куда слаще!
Жили все одинаково бедно. И, когда соседка-тётя Шура первая купила фильмоскоп с диафильмами, а позже и телевизор – о!., это было значительным событием для обитателей нашего барака! Особенно, для женщин. Если вечерами мужская половина, как обычно, пропадала во дворе, «забивая» бессмертного «козла», то женщины теперь спешно кормили домочадцев и вместе с детьми прибегали к тёте Шуре. Рассаживались в просторной тётишуриной комнате: ребятишки на жёлтом крашеном полу, взрослые – на табуретках. Чаёвничали и смотрели телевизор. Перебивая друг друга, узнавали артистов. Обсуждали только что увиденное кино.
Шантрапа, посмотрев «Спокойной ночи, малыши», убегала во двор – стоял день-деньской, и никакими силами нельзя было загнать ребят домой!
…Прошло много лет. Давным-давно кипит другая жизнь. Но не забыть мне чудные, милые годы отрочества и юности… Воспоминания теснятся, бьются в душе, вырываясь наружу, оживают… Раздумаешься и пронзительно сознаёшь: как невозвратно время! И все уходят… Все. Пылинками растворяются во Вселенной. Почему так? Хотя… не совсем так – ведь остаются же в памяти на исторические века чьи-то значительные имена.