смущение уже заполняют мою грудь, сдавливают горло, вызывая желание перенестись куда угодно, лишь бы не оставаться в этом здании, которое совершенно не похоже на дом, но почему-то служит мне домом. Но я не в силах сдвинуться с места; ноги словно привинчены к полу этого коридора, вызывающего у меня приступ клаустрофобии.
Я скучаю по воздуху, не загрязненному автомобильными выхлопами. Скучаю по горизонту. Что это за место, где даже нет горизонта? Люди возникли на шаре, кружащемся в постоянно расширяющейся вселенной. Горизонта не может не быть. Он подобен гравитации. Но люди на этом странном острове умудрились нагромоздить кучу стали и бетона, чтобы стереть то самое место, где небо соприкасается с землей. Такое впечатление, что они хотели сделать вид, что правила, принятые всем остальным человечеством, на них не распространяются. Возможно, будь я внимательнее, я бы заметила, что они не ходят по тротуару, а парят примерно в десяти сантиметрах над землей.
Казалось бы, мама должна была упомянуть об этом в своем выступлении: «Дорогая, Нью-Йорк намного лучше Миннесоты, а ты хочешь быть художницей и все такое прочее»… однако она этого не сделала. И дело не в том, что меня нужно было подбадривать. После того как это произошло, я и сама была готова уехать – как и все мы. Не было никаких причин притворяться, что Нью-Йорк оказался для нас троих чем-то вроде аварийного люка. Впрочем, от этого наш переезд не становился проще. С тех пор, как мы сюда перебрались, я все время скрежещу зубами из-за постоянного шума, все как-то не так пахнет, и у меня постоянное ощущение того, что вот-вот начнется головная боль.
Я бросаю взгляд на свою рубашку, потому что в последний раз, когда парень так долго смотрел на меня, оказалось, что у меня случайно расстегнулись три пуговицы (я таскала коробки с вещами, которые мама поставила в гостиной), и моя грудь бесстыдно выглядывала на свет.
Опустив глаза, я замечаю, что с рубашкой все в порядке, значит, дело не в том, что незнакомец изучает мое тело. Может, девушки, к которым он привык, разговаривают не так, как я? Например, в Блейне[2] говорили по-другому. Считалось, что говорить вежливо важнее, чем быть откровенным. Если не считать того, что местные представления о вежливости не осуждали сплетни, вонзавшиеся точно острый нож в спину.
Я надеялась, что, может быть, с моей манерой говорить правду в глаза будет легче в Нью-Йорке. Но, судя по всему, мое предположение, что «нью-йоркские девушки более жесткие», не срабатывает. Так и слышу мамин упрек: «Не стоит быть такой грубой, Элизабет».
Вот какое впечатление произвожу я на собственную мать: ее дочь – шершавый кухонный скребок.
Я протягиваю к парню руки.
– Извини. Просто в метро было, как в сауне, лифт оказался занят, и мне пришлось подниматься по лестнице, а это плохая мысль. Чем больше я потею, тем хуже мне удается быть вежливой.
Незнакомец уставился на мои пальцы так, словно они изъедены проказой, и я отдергиваю руку. Он вздрагивает, и его глаза встречаются с моими. Парень крайне осторожно наклоняется,