ему избавление. Но избавление не приходило, убивая в нем веру. Тогда он проклинал все придуманные и непридуманные высшие силы, всех придумавших эти силы людей, а заодно и себя за простоверие. А после, когда силы заканчивались и злость отступала, приходило раскаяние, и он снова принимался молиться. С тем же результатом.
Провидение сжалилось тогда, когда Винни этого не ждал. Сквозь поток мыслей и воспоминаний из невидимого внешнего мира прорвался почти забытый звук шагов. Сперва он подумал, что звук ему лишь кажется, что это злая игра свихнувшегося воображения, но шаги приближались, делались громче, и Винни поверил в их реальность.
Кажется, их было двое. Один шагал тяжело, размеренно, поступь второго была легкой, шуршащей, едва слышной. Воображение рисовало первого могучим громилой, возможно мертвяком: в его шагах было что-то грубовато-неряшливое, и он совершенно точно не таился. Что до второго, то он с одинаковой вероятностью мог быть ребенком, женщиной, стариком или каким-нибудь следопытом, у которого в крови смотреть за тем, куда ступает нога.
Шаги затихли.
Винни испугался, что невидимые прохожие ушли, захотелось позвать на помощь, закричать, чтобы они вернулись, но кляп не давал такой возможности. Винни бессильно замычал, задергался, извиваясь на веревке.
– Смотри-ка, Чапа, а он живой, если к нему вообще применимо такое определение, – раздался совсем рядом хрипловатый голос. – Сними-ка мне его.
Снова послышалась чья-то тяжелая поступь, затем шебаршение, словно кто-то массивный карабкался на дерево. Заскрипела и прогнулась ветка, на которой его подвесили. Винни больше не дергался, он покорно ждал, ощущая, как натягивается и вибрирует веревка под лезвием ножа, а затем почувствовал падение и удар. Не боль от удара о землю, ее он ощутить не мог, но изменение положения тела и удар.
Незнакомец, что перерезал веревку, тяжело спрыгнул с дерева. Второй, что оставался на земле, был рядом:
– Чапа, достань одеяло, – распорядился он и принялся проворно ощупывать тело Винни, как врач ощупывает тело больного, затем срезал веревки и выдернул кляп.
Винни хотел поблагодарить, но из глотки вырвался только невнятный хрип. Впрочем, освободитель понял его и без слов:
– Не стоит благодарности. Приготовься, сейчас я сниму повязку с глаз.
Он приготовился, но, видимо, недостаточно хорошо, перед глазами вспыхнуло так, будто он посмотрел на прожектор маяка с расстояния в несколько шагов. На смену непроглядной тьме пришел непроглядный свет. Винни плотно смежил веки, но лучше не стало. Он застонал.
– Не мычи. Привык к темноте, привыкнешь и к свету, – произнес по-прежнему невидимый освободитель.
– Сейчас полдень? – пробормотал Винни, и сам не узнал своего голоса. Два простых слова прозвучали еле слышно, шепеляво, с хрипом и бульканьем.
Будь Винни на месте собеседника, он бы вряд ли что-то понял, но его освободитель, кажется, отличался завидным разумением:
– Сейчас вечер. Закат. Солнца почти не видно. В сумерках станет