осело, что страшно сказать. Конечно, в лихие девяностые их маленько проредили, но умные по схронам залегли, а нынче снова голову поднимут. И хуже всего, что нонешняя власть им потворствует.
– Так ведь и мы не юнцы малолетние. Народ здесь собирается понюхавший пороху.
– Так-так-так… я примерно так и думал. А скажи мне, Серёжа, с оружием у вас как? Я ж тоже не слепой, видел, как твой друг из «Мерседеса» жёнки таскал что-то в брезенте. Это, конечно, не моё дело, но запомни, что ежели что… – дед воровато оглянулся по сторонам – я кое-чем тоже сподоблюсь помочь.
– Охотничье ружьё? – попытался угадать Мочалов.
– Давай так, покамест опасности нету, наш разговор – просто трёп, но если припрёт – будет вам кое-что посерьёзнее ружжа охотничего.
– Николай Викторович, понимаете, если это боевое оружие, хранилось оно, небось, долго. Его нужно обслужить…
– Покамест не надо, – мотнул головой дед. – Оно всё в смазке. Отмыть его – пара пустяков. Ну, за сутки, мыслю, я бы управился, а вы-то и того ловчее. Ты пойми, Иваныч, я ж добро и зло одинаково хорошо помню. Я из кулачьего рода, только об энтом никому. Так вот, вижу я, как ты деревню подымаешь, как хозяйствуешь рачительно, – дед снова поднял указательный палец. – И люд собираешь по уму: не горлодёров, что только агитацию проводят, а случись что – сразу в кусты. И к людям местным с добром пришёл. Мы ж вроде как балласт, итить его летить, ан нет – уважение проявил. Не на словах, как глава деревни – тот только и горазд языком молоть, а делом уважение проявляешь, заботишься о нас – старых и убогих, значит, человек ты с большой буквы. Скажу тебе как на духу – дед мой участвовал в Антоновском20 сопротивлении Советам. Аккурат сто лет прошло с лишком. И был он командиром местной ячейки, вроде ротного. От него и осталось кое-что. Но о том, покамест, молчок. Уговор? – протянул руку дед.
– Уговор, – пожал руку Мочалов. – Только как оно сохранилось?
– И в то время умельцы были. – усмехнулся Николай Викторович. – Да и что ему сделается? Есть же не просит, на двор не ходит. Мне о нём отец мой поведал, когда на смертном одре был. Хоть и не любил он Советы, а в Великой Отечественной тоже поучаствовал. И три медали заслужил – «За отвагу», «За боевые заслуги» и «За победу над Германией». На то она и Отечественная была, что фрицев всем миром били. Даже бабы с детьми. А нынче другой враг у нас, – погрустнел дед. – Сами мы скурвились до невозможности и тот враг, за океаном который, бдит. Бдит, едрёна вошь, как бы вновь Гражданскую войну в России учинить, чтоб брат на брата, а сын на отца с ружжом кинулся и стрельнул, да только вот им, – показал он фигу. – И ты меня попомни, что в грозный час я этим выродкам покажу, где раки зимуют.
– Ну, дед, ты вообще, – проникся его речью и покачал головой Мочалов.
– Ничё, Серёжа, бог не выдаст, свинья не съест. Не будет ворога в деревне, на смертном одре поведаю тебе родовую тайну –