в определенной степени относилось ко всем мертвым, но особенно к самоубийцам, убитым и жертвам насилия, захороненным не по правилам и к тем, кто умер до срока. Из этих повторяющихся мотивов и сложилась глубоко укоренившаяся вера в привидения. С древности германцы верили в привидения, и сегодня в народе эта вера не исчезла полностью. Из этих воззрений развилась идея о том, что убитый человек мог давать знаки, если убийца встанет на его гроб. Например, раны Зигфрида начали кровоточить, когда Хаген встал на его гроб. Народное поверье гласит, что рука отцеубийцы, а то и родителей, которые убили своего ребенка, обязательно прирастет к гробу жертвы. И только после этого душа невинно убитого человека могла обрести покой. Еще одно поверье гласит, что умерший ребенок не сможет успокоиться в гробу, пока его мать не перестанет плакать. Похожих примеров воззрений германцев на жизнь после смерти очень много.
Блуждающие огоньки, которые ночью появляются на болоте, заливных лугах или на полях, представлялись предкам современных германцев душами умерших. Считалось, что они должны вечно беспокойно скитаться по свету из-за своих или чужих прегрешений. Иногда они светят заблудившимся путникам и показывают им правильную дорогу, но чаще всего блуждающие огоньки обманывают путешественников, заводят их в глухую чащу, где их поджидает смерть.
Вера в способность душ умерших являться в человеческом облике повлияла и на отношение древних германцев к своим усопшим. Причем изначально это выражалось не в почитании своих усопших соплеменников, но скорее в страхе перед их возможным возвращением.
Когда человек умирал, в доме открывали дверь или окно. Это было необходимо для того, чтобы его душа беспрепятственно могла уйти на волю. Умершему клали груз на глаза, чтобы его взгляд случайно не стал «злым глазом», который мог вызвать недуги. Всему, что было в доме, нужно было сообщить о смерти жильца. Поэтому о смерти родственника или близкого человека сообщали не только другим людям, но даже животным в доме и в хлеву, птицам в клетке и пчелам в улье, иначе усопший мог всех их с собой забрать.
Три дня и три ночи в доме умершего прощались с его телом; за телом следили, чтобы защитить его. Во время траура обычай не запрещал громко плакать и печалиться об утрате, однако считали, что слишком сильные выражения чувств могли нарушить покой усопшего. Тацит пишет: «Германцы быстро прекращают плач по умершему, но медленно переживают боль утраты. Если такая скорбь по усопшему у женщин считается почетной, то у мужчин в чести верное воспоминание». Но в ходе прощания с усопшим его также было принято развлекать: умерший должен был расставаться со своими близкими буквально в хорошем настроении. Это нужно для того, чтобы у него не было повода для возвращения в виде живого трупа, который будет наказывать своих родных и близких или за что-то им мстить. При этом древние германцы верили, что душа умершего