знойной жаркой красоты южной природы, которая раскрывается только тому, чья жизнь прошла в безжалостном холоде вечной английской зимы. Каждый день они видят ультрамариновую глубь неба, изумрудную зелень плюща, мерцающее серебро олив, колышущиеся гирлянды соцветий – малиновые, сиреневые, фиолетовые – и не замечают их, как мы не замечаем лондонский смог и не слышим грохота кэбов за окном. Люди юга считают естественной красоту окружающего их Божественного творения, не думают, что их Эдемский сад зажат между пустынями Африки и промозглой сыростью севера – узкая полоска на карте мира. А дети не ценят своей красоты, своей невинности, не знают, что им отпущено всего несколько лет – узкая полоска между пустыней иссушающей зрелости и сопливым младенчеством.
Этот остров не знает своей красоты, думает Эдуард. Эти мальчики не знают, что они прекрасны. Для того мы, англичане, и приезжаем на юг, чтобы дать красоте шанс. Ведь то, что никем не увидено, – не существует.
И сейчас, кроме меня, во всем городе нет человека, который бы мог по-настоящему увидеть этот вечер, – и завтра не будет снова.
Сумерки опускаются на площадь, мальчишки превращаются в едва различимые фигуры, трактирщик ставит перед Эдуардом еще один кувшин с вином.
Как обидно, Боже мой, как обидно, думает Эдуард, эти мальчишки – они бесконечно богаты, им дарован самый ценный Божий дар: шаткая, недолгая земная красота. А они не знают этого, и никто не расскажет им. Никто, сдерживая дрожь, не проведет ладонью по напряженным мышцам мальчишеского торса, не прикоснется губами к смуглой горькой коже предплечья, к едва заметным венам хрупкой шеи, к мягкой податливой мочке уха. Никто не прошепчет ti amo, не взъерошит черные волосы, не прижмет к груди, не отзовется всем телом на учащенные удары юного сердца.
Если ты даже заставишь себя встать – на виду у всей площади, под взглядами усталых усатых мужчин за соседними столами, – если заставишь себя подойти к фонтану, попытаешься заговорить по-итальянски, прикоснуться, обнять за плечи – нет, даже это не поможет. Твоей жизни, жизни всех путешествующих урнингов Англии не хватит, чтобы объехать все маленькие южные городки, не хватит на короткие сумерки, теплый воздух, детские голоса.
Эдуард думает об ускользающей красоте юных сицилийцев – а мальчишки у фонтана обсуждают смешного иностранца, разодетого как огородное пугало. Он простодушно поводит обиженными глазами, его фигура преисполнена важности, даже стакан с вином подносит ко рту торжественно, словно вершит таинство евхаристии. Чокнутый придурок, говорит тот, что постарше. Мальчишечий голос звонко разносится над вечерней площадью. Ну и ладно, иностранец все равно ни бельмеса не понимает.
Дорогой Уилл, вчера я поднялся на Этну, заночевав в какой-то хижине, на соломенном матрасе, похоже, набитом одними блохами.
Тут надо бы написать, что путешествие того стоило, но я не очень-то в этом уверен. Склоны, покрытые у подножья