из собравшихся, кто за целый вечер не сказал ни слова, были молодые женщины в красных туфлях и флисовых куртках, и что швы – как на туфлях, так и на куртках – по забавному совпадению были наружу, тогда ты, Беа, возможно, подумаешь, что это не имеет отношения к делу, однако это решающая деталь, ссылка на действительность, и она так и просится в текст, даже если ему от этого больно. Он кусается, щиплется и лопается от шаблонов.
Я и сама была бы рада, если бы всё было совершенно по-другому.
Я могла бы писать утопии. Фэнтези.
«Жил-был человек на свете, на нём ничего не надето.
Отправился он в лес, но тут холод сошёл с небес.
Встретил он там бабу одну, она говорит: “Ну и ну, без ничего-то в лесу”. И он прикончил её, как лису».
Нет, этого я не могу, Беа. Как бы ни пыталась, всегда получается одно и то же. Меня забавляет, когда получается в рифму, и утешает, когда вспоминается какое-нибудь словечко из моего детства.
Бурчила, например. Знаешь, что такое «бурчила»? Обиженная, нет, всего лишь слегка раздосадованная особа, лет так четырнадцати, а может, и сорока, которой всё не по нраву, что бы ей ни предлагали. Усталая и недовольная, вот это и есть бурчила.
Это чистое тщеславие с моей стороны, что я хочу сохранить за собой это слово в литературе. Этак каждый захочет и сможет; вообще, текстов уже достаточно, книг избыточно много, миллионы историй, зачем ещё и моя? Но, пускаясь в такие мысли, я могу также спросить: а зачем я сама? И без меня уже достаточно женщин, мир перенаселён и гибнет из-за этого.
– Никто не заставляет тебя писать, – сказала Фридерике. – И не делай вид, что это не твоё личное, себялюбивое решение.
Она взяла себя в руки, и ей самой не понравилось то, что она сказала. Никто не хочет быть бурчилой.
– Не делай вид, – сказал мне и Ульф, в той же пивной, где я сиживала с Ренатой, с Фридерике, с Эллен, опять с Ренатой и Ульфом; я встречалась с ними, с одним за другим, и должна была объяснять, почему я это сделала. Ульф хотел, как он сказал, быть в первую очередь парламентёром: как наименее задетый.
– Задетый чем?
– Сама прекрасно знаешь.
Я молчала.
– Представь себе, написали бы о тебе.
– Да.
– И как бы тебе это понравилось?
– А это и не обязано мне нравиться.
– Ты вторглась в интимные сферы и нарушила их!
– Я сожалею об этом.
– А мне так не кажется. Ты выглядишь так, будто в любой момент можешь снова сделать то же самое.
– Да, это верно. Потому что считаю это необходимым.
– Необходимо задевать других?
– Боюсь, что да.
– И после этого ты удивляешься, что они больше не разговаривают с тобой?
– Да. Меня удивляет: они не видят, что послужило поводом. Не понимают, что они просто пример, а речь идёт о большем.
– О тебе.
– Да, разумеется обо мне! Я страдаю от того, что приговорена к молчанию!
– Вот этого я и боялся.
– Чего?
– Что ты