надо не чудищ, а дураков, только главному из них сейчас не до тебя. От ментовки скрывается!
Дальше они мне поведали кучу интересного. Про финал нашей драки, с которой Коля позорно бежал, про шум до небес с участием директора, про милицию и «скорую». Мои друзья получили совсем легонько, зато вошли уже в школьную историю как «вломившие Медяку».
– Ты теперь, типа, Чак Норрис, – сообщил мне Саня вполне серьезно. – Лежишь такой, никого не трогаешь, а все тебя боятся! Только карате у нас какое-то неправильное.
– Это мы неправильные, братан! Карате не виновато!
Дальше мы начали ржать. Не хохотать, не смеяться – именно ржать, как бывает только в этом возрасте, наверное. Без забот и без мыслей о будущем. Даже если ребра хрустят при каждом вздохе, а челюсть щелкает, словно у Щелкунчика. От этого еще смешнее!
Чуть позже пришли из милиции: парень в штатском и суровая женщина в форме с капитанскими погонами. Расспрашивали въедливо, отвечал я почти правдиво – хватило ума не говорить, что Медяка ударил первым. Клеветать на него не стал тоже – «не по-пацански», – ссылался на провалы в памяти, женщина хмурилась и явно хотела влепить мне подзатыльник. Парень записывал мои речи, потом убрал исписанные бумаги в коричневую планшетку. Рядом с листами-ориентировками. С верхнего на меня уставилась испуганная девочка, типографский черный портрет.
«ВНИМАНИЕ! 28 октября 1988 года ушла из дома и не вернулась…»
Фамилия и возраст девочки прятались за краем планшета, но по лицу было видно, что совсем юная. Возможно, моложе меня.
– Опять потеряшка? – Женщина-капитан фотографию тоже увидела, тонкие губы сжались в линию над подбородком. – Какой район?
– Железнодорожный.
– Нанюхаются клея, потом пропадают. Или бьют их на ровном месте.
Последняя фраза явно относилась ко мне. Раздражал я женщину-капитана, просто бесил, как и все остальное вокруг нее. Особенно дети.
– Если закончили, то пойду, у меня своей писанины вагон!
Родители и сестра навестили в первый же день, со спасителем-физруком. Отец от волнения щелкал костяшками пальцев, мама держалась с хладнокровием медика, но глаза были красными. Виктория глядела на меня ошеломленно. Будто на сказочного героя. Спокойнее всех держался, разумеется, Валерий Саныч – похвалил за храбрость, пообещал извести всю местную гопоту, а для начала выловить Медяка и сурово наказать. Словами наш физрук и прежде не бросался, регулярно ходил по району с повязкой народного дружинника, да и выглядел очень убедительно. Папа в его присутствии вдруг утратил все красноречие, мама и Вика кивали, точно зачарованные. Слова «харизма» я в то время не знал, но у Валерия Саныча ее было с избытком.
– Ты шикарен, малыш! – сказала сестра на прощание. – Думала, шутишь, а ты и правда… Спасибо!
Чмокнула в лоб, и голова моя вдруг перестала болеть. Чудеса!
Осенние каникулы встретил уже дома. Валялся на диване, иногда выходил гулять, но больные ребра слишком быстро загоняли меня назад. Погода тоже