ти погода не могли вызвать многих подражателей. Действительно, тротуар был почти пуст и встречающиеся изредка пешеходы, с удивлением осматривали друг друга, словно спрашивая мысленно: зачем это тебя вынесло из теплого угла в такую непогоду?
Поравнявшись с домом величественной архитектуры, украшенным целым десятком колонн белого мрамора, и таким же числом статуй, поддерживающих пилястры резного балкона, прохожий замедлил шаг, посмотрел сначала в маленькую записную книжку, потом на номер дома, скромно приютившийся на середине свода ворот.
– Здесь! – произнес он с уверенностью. – Таким я представлял её дворец… Великолепно!.. Последние слова он скорее подумал, чем произнес, и пройдя вдоль фасада дома, повернулся и пошел обратно.
В это самое время из ворот дома вышел человек в черной ливрее, с меховым воротником и, оглянувшись, чтобы убедиться, что никто за ним не подсматривает, быстро сделал несколько шагов по тротуару и, увидев проезжающего извозчика, махнул ему рукой, тихо сказал какой-то адрес, вскочил в карету и захлопнул дверцу.
При первом взгляде на этого ливрейного молодца, прохожий в американском костюме невольно вздрогнул.
– Васька Шило, – шепнул он про себя. – Вот он где! Но изумление его еще больше увеличилось, когда он заметил, что лакей сел в наемную карету и быстро поехал вдоль по авеню.
В то же мгновение, казалось, какая-то мысль мелькнула в уме пешехода. Он быстро подозвал проезжавший фиакр и ломаным французским языком, мешая английские слова, приказал ехать как можно скорее вслед за каретой, только что увезшей лакея. Экипажей на бульваре было очень мало, и фиакр был еще в виду.
Полученный «роur boire» [чаевые (фр.)] подействовал прекрасно, и через несколько минут оба фиакра ехали один за другим, но американец, вероятно, от движения экипажа почувствовал холод и накинул себе на голову капюшон и спустил наушники фуражки, так что они более чем наполовину закрыли ему лицо. Погоня продолжалась недолго. Первый фиакр остановился и из него выпрыгнул лакей, но на этот раз и он, очевидно, переоделся: ливреи на нем уже не было, но шикарно сшитое пальто горохового цвета с котиковым воротником облегало его стройную фигуру. Очевидно, он не хотел являться, куда ехал, в официальном наряде лакея.
Догадка эта была справедлива, так как, оставив фиакр на углу бульвара, он уверенной и твердой походкой прошел около ста шагов и смело позвонился у бронзовой, изукрашенной резьбой двери, чудного дома-дворца, выходящего в парк Монсо.
Изящно одетый швейцар открыл дверь, взглянул на поданную ему визитную карточку и, вежливо поклонившись, пропустил в подъезд щеголеватого посетителя.
Ни один из этих маневров не укрылся от проницательного взгляда американца. Он приказал своему фиакру проехать еще несколько шагов и остановиться. Очевидно, он ждал возвращения таинственного посетителя.
Ждать ему пришлось не долго. Не прошло и пяти минут, как дверь вновь открылась, и швейцар с таким же низким поклоном проводил гостя в гороховом пальто.
Быстро подойдя к дожидавшемуся его фиакру, он сел, и карета покатилась. Американец следовал за ним по пятам. Очевидно, эта погоня имела для него большой интерес, так как он с лихорадочным вниманием следил за экипажем. Наконец, после долгого конца, фиакр остановился у одного из домов Сен-Жерменского предместья, и из кареты вышел тот же ливрейный лакей, каким вошел он в карету в первый раз. В руках у него было письмо, которое он и передал стоявшему у двери швейцару.
– Вот уж вы как, – заметил привратник с улыбкой: – в фиакрах письма развозите?
Лакей ничего не ответил, только усмехнулся, как бы говоря: это нам нипочем и, пожав руку привратнику, сел в фиакр и помчался обратно. На этот раз он возвращался домой, и американец заметил, что он вошел в отель, с колоннами и статуями у Триумфальной арки, не как чужой, а как свой, без звонка, малым ходом, потрепав по плечу красивого молодца, в темно-синей ливрее грума.
Очевидно, что больше следить было нечего, и американец велел ехать в Гранд-отель. Ему хотелось поскорее быть одному, чтобы собраться с мыслями, ориентироваться в сделанных открытиях.
Взобравшись в третий этаж, он принесенным ключом отворил дверь довольно обширного номера, тщательно запер дверь и, сбросив пальто, сел к столу, облокотился на руку и глубоко задумался.
– Да, да, быть не может иначе, – заговорил он сам с собой после долгого раздумья. – Я хорошо узнал Ваську Шило? Он на службе у Марьи Михайловны Карзановой, теперь графини Мирабель… Зачем же он ездил к Клюверсу?.. Его посылали?.. Нет, не может быть, он иначе бы не снимал ливреи… Следовательно, он являлся к Казимиру Яковлевичу Клюверсу, как человек знакомый, или, по крайней мере, нужный… Я не мог ошибиться: дом, в который он ходил, № 43, в парке Монсо, принадлежит Клюверсу… Теперь зачем же он ездил в Сен-Жерменское предместье?..
– Эврика! – чуть не вскрикнул американец. – Он был послан графиней Мирабель с письмом к графине Бофор, а по дороге переоделся и явился по своим делам!
– Браво! Браво! – Васька Шило разбойник – хуже даже. Клюверс миллионщик, но это не мешает ему быть десять раз убийцей-отравителем!..