удивительными. Серые с голубизной глаза Анны Ванеевой можно было назвать небесными, потому что определение это хоть немножко и вычурное, но точнее всего выражало суть. В минуты радостного настроения эти глаза сияли и лучились, отливая чистейшей незамутненной голубизной, но стоило испортиться настроению, и они становились пасмурными, так небо затягивает серая пелена, а то прямо-таки темнели и становились непроницаемы. В них, как думал Корнеев, непроизвольно отражалась живая, переменчивая и непритворная душа Анны на пороге взросления.
– Ничего, – ответил тогда Корнеев. – Парня жалко.
– Не жалей. Он скучный.
– В любви объяснился? – догадался Арсений.
– Почему вы все такие? Неужели нельзя с девушкой просто дружить? Ненавижу!
Она не притворялась, не кокетничала, ее в то время собственный ум занимал больше, чем тело, которое еще не проснулось. Она старательно хотела понять, кто она такая, в каком мире оказалась, кто ее окружает.
– К вам же подойти нельзя, – искренне возмущалась Анна. – Я даже улыбнуться боюсь. Тут же не так поймут.
– Мне улыбайся без опасений.
– Уж прямо! – с подозрением посмотрела она.
– Честное пионерское!
Она отвела взгляд и проворчала:
– Будто, кроме любви, и нет ничего в жизни. Все какие-то чокнутые. Особенно девчонки.
– Шибко ты умная, Анна.
– Ой, очень!
Она засмеялась, отмахнулась от него и стала слушать Колыханова, который в другом конце длинного стола рассуждал о значении подтекста в искусстве и рассказывал, как бы он экранизировал рассказ Хемингуэя «Белые слоны». Режиссерский замысел Платона показался Анне чистейшим бредом, и она вернула внимание на Арсения.
– Твой друг? – спросила Анна.
– Приятель.
– У тебя нет друзей?
– Есть, конечно.
– Назови своего друга, и я скажу, кто ты.
– Пожалуйста, назову – Касьяныч. И кто же я?
О лагерном прошлом Касьяныча Анна уже слышала, но больше ничего не знала об этом человеке.
– Ну, что молчишь? – спросил Арсений.
– Я не молчу, а думаю, – сказала Анна и отвела потемневшие глаза.
Свободного времени у Арсения Корнеева было мало, поэтому появлялся он в доме Касьяныча редко и не засиживался. Он считал себя опытней и старше остальной молодежи, иные разговоры казались наивными и досаждали его, но почему-то не бывало ему скучно с юной тогда Анной. То, что не могла осилить еще неопытным умом, она безошибочно улавливала тонким наитием и собеседницей была исключительно приятной. А как-то спросила:
– Чего не заходишь?
Анна жила в центре города.
– А ты приглашала?
– Мимо же ездишь.
– Незваный гость…
– Да ладно тебе, хан Батый! Зашел бы да и все.
– В субботу устроит? Вечером.
– Устроит, устроит. Комод поможешь сдвинуть.
– А-а, вон что! Тебе рабочая сила нужна.
– А