вовлекаю его. Не без сопротивления, конечно, но раз уже пробежку совершили. С ним можно работать.
– Чудной он какой-то, Родионов твой. Пишет чего-то, пишет. Со старухой связался, кашкой ее кормит. О чем они только толкуют с этой ведьмой?
– С чего это она ведьма?
– Жаба у нее живет в аквариуме. Белая, толстая. Я даже подозреваю, что это вещая жаба.
– Ты, Юра, пей-ка лучше чаек, чем глупости говорить, – проворчал полковник. – Да о своей жизни подумай. Россия ему, вишь, спивается.
– Все равно, Захарыч, разъедемся, – серьезно сказал Юра. – Вчера опять приходили эти, осматривали, стены простукивали. Обещали ускорить снос нашего барака.
– Уедем-то, скорее всего, в один дом. Или по соседству расселимся. Будем, брат, и там кучно жить.
– Кучно – не скучно! – Юра улыбнулся внезапно сложившемуся стишку и взглянул на полковника.
Но Кузьма Захарьевич никак не отреагировал на это, молча хмурился и покачивал головой, думая какую-то тревожную думу.
– Честно говоря, Юрий, не особо понравились мне эти жуки, что приходили. Более того, совсем не понравились. И знаешь, Юра, почему? Потому, Юра, что не похожи они на жэковских, хоть и документы у них, и удостоверения. Не похожи, брат, меня не проведешь в этих вопросах. Выправка у них военная, вот что.
– Мне и самому, честно говоря… – начал было Юра, но осекся и, лязгнув зубами, уставился на дверь. Видавший виды полковник глянул туда же и подхватился с места, отступая к шкафу, слепо нашаривая что-то ладонями за спиной.
На пороге кухни высилась страшная иссохшая фигура старухи в белом балахоне до пят. Рот ее был разинут, сухие коричневые руки раздирали воздух, неподвижные черные зрачки полны были тоски и ненависти.
С резким звоном обрушилась на кафельный пол выроненная Юрой железная кружка и, повизгивая, поскакала под стол.
– Родионов! – ржавым голосом раздельно и внятно каркнула старуха. – Он мой. Ему!.. Все.
И умерла.
Это была Клара Карловна Рой.
Клара Карловна Рой
Как быстро меняется окружающий мир!
Человеческий глаз не успевает уже замечать подробностей этих перемен, человеческий ум отказывается удивляться ежедневным, ежечасным перестановкам, передвижениям, что происходят вокруг. Кажется, само время, которое по всем законам должно двигаться с неторопливой размеренностью, заспешило вдруг, рванулось наверстывать упущенное, и замелькали часы, как минуты, дни, как часы, и недели, как дни.
Одна только Клара Карловна Рой не менялась нисколько. По крайней мере, на памяти жильцов дома она оставалась всегда одинаковой. И даже диссидент Груздев, прозванный за страсть к собиранию книг чернокнижником, отсидев свой срок в мордовских лагерях, вернувшись, обнаружил только две вещи во всем доме, оставшиеся на прежних местах – фарфоровую статуэтку «Охотник с собакой» на этажерке у профессорши Подомаревой и Клару Карловну Рой в угловой комнате первого этажа.
А между тем при взгляде на старуху всякий мог бы смело биться