знала Флинна лет с семи, а пытаться совместно записывать музыку они начали ещё в школе, когда им обоим только исполнилось по восемнадцать, и Флинн всегда был для неё самым лучшим ответом на классический вопрос о том, возможна ли дружба между мужчиной и женщиной. Между ними никогда не случалось ничего, даже отдалённо напоминавшего роман, хотя Флинн, было дело, однажды от души дал по морде отцу Марьятты, узнав, что тот Фрейе изменяет. Но при этом, сколько Фрейя себя помнила, почему-то всегда выходило так, что она оказывалась рядом с Флинном всякий раз, когда в жизни у того хоть что-нибудь начинало идти наперекосяк (а случаям этим она давно уже успела потерять счёт).
Ещё в шестом классе, когда Флинн умудрился забыть освежитель воздуха на включённом обогревателе у них в гостиной, и тот взорвался и выбил окно, а Фрейя соврала родителям, что это она во всём виновата.
Или десяток лет спустя, когда Флинн несколько недель подряд ночевал на надувном матрасе в кухне её съёмной квартиры после развода с Унельмой («Сперва, как говорится, поставь избу да сложи печь, – ядовито сказала ему, помнится, на прощание та, прежде чем выставить за дверь. – А потом уже жену в дом зови…»). И когда Флинн потом чуть было не сорвал запись первого альбома «Псов полуночи», заливая водкой затянувшуюся депрессию…
Или даже год назад, когда Фрейя каждый божий день моталась к нему в больницу, после того как тот на месяц свалился с какой-то непонятной хворью после возвращения с Филиппин.
Флинн всю жизнь был для неё… ну, наверное, кем-то наподобие родного брата, с которым ты не разлей вода чуть ли не с самого своего рождения и которого давным-давно уже знаешь как облупленного. Любитель витать в облаках и умничать, балагур и стихотворец, обаятельный балбес и страшно артистичный выпендрёжник…
В общем, невероятно талантливый раздолбай.
И, наверное, именно поэтому – несмотря на то, что они с Флинном были погодками, Фрейя вечно ощущала себя необъяснимо старше, ответственнее, опытнее. И даже сейчас, когда им обоим давно уже стукнуло под пятьдесят, ничего, казалось, не изменилось…
– Раньше ты вроде бы чаще писал о том, что людям в этом мире, наоборот, не хватает сострадания… – Фрейя рассеянно провела рукой по ледяному радиатору отопления за своей спиной («И вот не холодно же ему сейчас в этой норе, чёртов дьявол…»), прислушиваясь к отголоскам футбольного матча, который транслировался в баре неподалёку.
По правде говоря, она никогда особенно не любила здесь бывать. Фрейя не жаловала ни Дувр, ни вообще Англию, и, если желание Флинна время от времени пожить отдельно от соотечественников она ещё и могла отчасти разделить, то вот любовь музыканта, который запросто мог бы на всю зиму махнуть в Эмираты, на Барбадос или вовсе на Виргинские острова, к этому насквозь депрессивному городку… или желание Флинна сочинять новую музыку не где-нибудь, а именно в этом древнем домике с низкими потолками, узкими лестницами и неистребимым сырым душком из подвала – это желание объяснить было нельзя,