не останемся, а уж завтра … завтра наступит завтра. Будем решать проблемы по мере их поступления.
Конечно, Дил груб и резок, но без него где бы я вообще была? До сих пор не имею представления, что делать дальше. Просто иду за этим парнем, потому что он… парень. Первобытный инстинкт подсказывает мне держаться рядом с мужчиной, ибо мужчина всегда защитит, трезво рассудит и решит все проблемы.
В голове столько вопросов: сколько ему лет, откуда он, есть ли у него семья, за что осужден, какой срок, надеется ли вернуться домой. Но как их задать, когда Дил так бурно реагирует на простейшую благодарность. Мы устали. Просто устали. И он, конечно, больше меня.
Нет, Диинхэм Уэсли, ты точно не насильник. Так за что?
Жара начинает резко спадать, ветер усиливается. Со всех сторон один и тот же унылый пейзаж: трава, трава, трава. Хоть бы одно дерево что ли выросло! Скука смертная!
Что там такое, на горизонте слева?
– Дил, смотри! – я хватаю его за локоть и тычу пальцем в сторону чего-то, кажущегося мне домом, так возбужденно, будто привидение увидела.
– Что? – непонимающе глядит на меня Дил, потом устремляет взгляд по направлению моей руки, его лицо светлеет, теряя былое напряжение.
Неужели мы нашли приют?
Глава 17
Скоро начну вздрагивать от собственного имени. Так странно слышать, как морковка произносит его. Непроизвольно и только когда взволнованна. В остальное время мы почему-то обходимся без имен, словно боимся их. Как у Зимбардо – вместо имени номер на спине, что очень удобно для надзирателя, которому так гораздо легче исполнять свою роль. Ты не личность, ты просто порядковый номер, к которому я обращаюсь.
Мы с Бри тоже должны иметь какие-то номера в списках осужденных. Да только нас не посвятили. Может, и мы часть эксперимента.
Дом видится нам обоим. Я молюсь, чтобы то был не мираж! Нет, не молюсь. Просто очень хочу. Молиться я разучился давно, еще до злополучного звонка полиции.
Вторник, 3 сентября. День, когда я пришел домой раньше обычного. Отец должен был отдыхать после ночной смены, мама – быть в … на презентации новой книги. Я знал это, потому и свалил с последней пары по граждановедению. Далось оно мне!
Отец почему-то не спал, и говорил по телефону, не заметив моего прихода. Голос его дрожал, дрожала и трубка в руках. Первая мысль – уволили. Ведь у нейрохирурга с 20-летним стажем руки никогда не трясутся. Я уже собрался подойти, как услышал: «Не говори …, прошу тебя, не говори! Сам знаешь, тогда у нас будет гораздо меньше времени. Она не станет бороться, откажется от процедур».
Отец пытается положить трубку, но руки не слушаются, телефон летит на пол.
– Спасибо, – шепчет он, хотя даже я из коридора слышу короткие гудки, и дает волю слезам. Падает в кресло, обхватив голову руками, и плачет, как младенец. Не знаю почему, но я понял все сразу.
Не было никакой конференции, мама уехала на обследование. Мама умирает. Мир лишился всего: звуков, форм, цвета, запаха. Не помню, как дошел до отца и упал перед ним на колени, но помню боль, сжигавшую меня изнутри. Боль, не имеющую выхода, застрявшую во мне навсегда.
Спустя