target="_blank" rel="nofollow" href="#note_27" type="note">27 Он тоже не любит», – мрачно подумал Стефано, но только кивнул, вскинул вверх руку с двумя сжатыми пальцами и, бросив «хорошего дня», медленно двинулся дальше к морю.
Владелица пансиона «Аль Мусафир» вызывала у него странные и большей частью неприятные чувства. Не потому, что африканка – по крайней мере, ему нравилось думать, что не поэтому. Просто Таонга, даже чёрная, была из «старых людей», и он знал её в старые времена и даже близко, да. И её чёрное тело было весомым (и ещё каким весомым) напоминанием того, как изменилась жизнь в Марсале в течение всего одного поколения.
Родители Таонги приехали на Остров с одной из последних волн эмиграции, до Большой Войны и конца старого мира – из Нигера, кажется. Или из Нигерии? Да какая разница. Они, африканцы, оказавшиеся на Острове, поначалу честно пытались приспособиться. Болели за «Спортклуб Марсала», ходили на мессу по воскресеньям, жертвовали на нужды местной церковной общины, называли своих детей католическими именами… Он хорошо помнил и тогдашнюю Таонгу, которая ещё откликалась на имя Албина. Она училась в той же школе, что и он, но младше на два класса. Была молодой да ранней, в отличие от её родителей, всегда выглядевших так, как будто те извинялись за то, что тут поселились. Но Албина ни за что извиняться не собиралась. Первой из своих сестёр она начала носить мини-юбку, первой стала открыто курить на входе в молодёжный клуб и, сверкая безупречными зубами, пересмеиваться с марсальскими мальчиками. Первой и дала понять, что белые юноши ей вовсе даже не неприятны. О, как ясно он помнил тот день, когда попробовал её – когда тебе девятнадцать, такое не забывается. Стефано тогда работал сортировщиком в порту, а Албина, бросившая школу – официанткой в местном баре. Уже задули ветра перемен, чёрные, как её африканская кожа, но не о переменах думал он, когда затащил её в комнатушку за баром «Альберто», впился в мягкие губы и едва не сломал в спешке змейку на её мини-юбке. Тогдашняя Албина, хоть и ещё с крестиком на груди, была горяча, как разогретая летним солнцем брусчатка Пьяцца ди ла Република.
Потом она намекнула ему, ещё не остывшему от страсти, что работает тяжело, её отец беден, а мать умерла, и… и Стефано понял, что дело было не в том, что он ей так уж приглянулся. Позже он узнал, что немало парней из портового района захаживало в «Альберто», чтобы пощупать в душной комнатушке её роскошные формы. Но что с того? Жизнь ведь и правда не сладка у дочери иммигрантов, а концы с концами сводить надо.
Но, как выяснилось, помимо знойного африканского тела у Албины был ум – вёрткий и шустрый, мгновенно чуявший, откуда дует ветер. В хаосе дней Газавата, когда на севере росли грибы ядерных взрывов, а над мусульманскими кварталами Палермо взвились знамёна с чёрным солнцем, она сориентировалась быстрее, чем другие, появившись однажды на улице в длинном платье африканского покроя. «Албины нет, да и никогда не было по-настоящему», – объявила эта девушка двадцати лет отроду. Она Таонга, истинная дочь Африки, и свет на дорогу перед ней пролило учение великого Махди.
И больше всего Стефано разозлило