будто в комнате тяжелая Нева.
Нет, не Соломинка – Лигейя, умиранье:
Я научился вам, блаженные слова!
Я научился вам, блаженные слова:
Ленор, Соломинка, Лигейя, Серафита…
В огромной комнате тяжелая Нева,
И голубая кровь струится из гранита.
Декабрь торжественный сияет над Невой.
Двенадцать месяцев поют о смертном часе.
Нет, не Соломинка в торжественном атласе
Вкушает медленный, томительный покой.
В моей крови живет декабрьская Лигейя,
Чья в саркофаге спит блаженная любовь!
А та – Соломинка – быть может Саломея —
Убита жалостью и не проснется вновь!
Хотя М. Л. Гаспаров определил «Соломинку» как «темное стихотворение, почти не поддающееся пересказу»151, мы полагаем, что общий его смысл вполне ясен. Рискнем прибавить к этому, что метод пересказа стихотворений Мандельштама и Пастернака, отстаивавшийся Гаспаровым, не кажется нам слишком удачным, поскольку часто приводит к достраиванию фабульных связей там, где они просто не предполагались.
Вот и в «Соломинке» элементы фабулы, как представляется, присутствуют лишь в первой строфе, где изображена «огромная спальня» и мучающаяся бессонницей женщина, которую поэт называет «соломинкой». Это прозвище не было придумано Мандельштамом. Так Саломею Андроникову еще раньше называл ее многолетний гражданский муж, поэт Сергей Рафалович, и, по-видимому, не только он152. «Великолепную спальню Саломеи на Васильевском острове» упоминает, дойдя до цитирования «Соломинки», Ахматова153. Поясняла этот образ в связи со стихотворением Мандельштама и сама Андроникова:
…у меня была божественной красоты спальня с видом на Неву, она выглядела, как ледяной замок, и Мандельштам обомлел, заглянув в нее154.
А далее в стихотворении словесно-звуковые ассоциации чередуются со зрительными и литературными. Имя адресата стихотворения – Саломея – провоцирует вспомнить о Новом Завете и пьесе Оскара Уайльда, а еще в стихотворении упоминаются Ленор и Лигейя – женские персонажи Эдгара По и Серафита – героиня Бальзака155. Причудливость, сложность и несводимость к единому знаменателю этих ассоциаций, как и в стихотворении «На розвальнях, уложенных соломой…», может быть мотивирована и полусном героини, и сомнамбулическим состоянием, в которое, по примеру рассказчика из «Лигейи» Эдгара По, впадает наблюдатель.
Исследователи (в первую очередь М. Л. Гаспаров и Л. Г. Панова в названных выше работах, а также Д. М. Сегал)156 подробно описали и проанализировали цепочки прихотливых мандельштамовских ассоциаций, мы же здесь отметим, что «Соломинка» построена по схеме, опробованной поэтом в стихотворении «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…» предыдущего, 1915 года. Только в 1916 году наполнение этой схемы усложнилось. В обоих стихотворениях определяющим состоянием субъекта становится бессонница. И там и там описывается, как в полусонном сознании размывается граница между реальностью и высокой поэзией (в случае с «Соломинкой» – и с прозой).