с людьми была в ней действительно сильна.
– Вот, бабы, какое дело, – сказала она, подходя к скамейке и сметая фартуком пыль, прежде чем сесть, – вот, бабы, раньше старухи думали – коммунисты церкви закрывают… – Она поглядела на открытые окна первого этажа, громко, чтобы слышно было, произнесла: – Ох же и антихрист Гитлер этот проклятый, ох же и антихрист, чтоб ему на том свете добра не было. Говорят люди, в Саратове митрополит служит, во всех соборах молебствия идут. И народу, народу, и старые, и какие хотите. Все, как есть, все против него, против Гитлера этого рогатого, все поднялось! – Тут она вдруг понизила голос: – Да, женщины, и в нашем доме вещи паковать стали, на базар люди ходят, чемоданы, веревки покупают, мешки шьют. А Михаил Сидорович ох и переживает, с лица даже потемнел, сегодня пошел к старухе Шапошниковой, про отъезд договариваться. И обедать не стал.
– А что ему? – недоверчиво спросила Марковна. – Одинокий, старый.
– Что ты говоришь, ей-богу, что ты, ей-богу, говоришь. Он первым должен уехать. Его со света немцы сотрут. Все ходит, узнает. Вот и сегодня сорвался. Партийный ведь, ленинградский старый большевик, шутишь? Я вижу, сохнет прямо. Ночи не спит. Курит! Пенсия тысячу рублей. Карточки все литерные. Так жить – умирать не надо. А тут Гитлер его аннулирует.
Женщины беседовали в темноте. О чем только не говорили они! Потом Марковна, оглянув окна, произнесла:
– Опять на третьем этаже у этой Мельниковой свет видно. Не соблюдает маскировки.
Грозным сильным басом Марковна крикнула:
– Эй, на третьем этаже, слышишь тама, что ли?
Старухи поднялись со скамейки, и Агриппина Петровна пошла к дому.
Спиридоновна и Марковна на минуту задержались, чтобы осудить Агриппину Петровну.
– И опять от нее винный дух, – сказала Спиридоновна. – И где берет вино, деньги откуда?
– Где берет? Она Михаила Сидоровича обкрадывает. Господи, Господи, – вдруг пугаясь, произнесла Марковна, – за какие грехи на нас этот сатана немецкий послан!
14
В сумерках провожали к вечернему поезду Толю. Он, точно впервые поняв, что ждет его, был весь напряжен, но старался казаться безразличным и спокойным; он видел расстроенное лицо бабушки, понимал, что Александра Владимировна чувствует его тревогу, и это его сердило и волновало.
– Ты написал домой? – спросила она.
– Ах, боже мой, – раздражаясь, ответил он, – что вы от меня хотите? Я маме все время писал, не написал сегодня – напишу завтра.
– Не надо сердиться, прости меня, пожалуйста, – поспешно сказала Александра Владимировна.
Но и эти слова его раздосадовали.
– Что вы, ей-богу, со мной как с шизофреником разговариваете.
Но тут рассердилась бабушка.
– Милый мой, – сказала она, – возьми-ка себя в руки.
За полчаса до расставания Толя позвал двоюродного брата:
– Сережа,