ветхие заборы облепляли высокий овражий берег, как стайка воробьёв – зимние деревья. Надо всем этим райским вишнёво-яблочным затишьем возвышалась соборная колокольня, прежде разрушенная, с остовом купола и длинным узким шпилем, с насквозь проржавевшим крестом, теперь – белая и нарядная, стройная и величавая, с ослепительным золотым блеском тысяч солнечных лучей на устремлённом в небе острие. Но это теперь, а тогда всё было иначе.
Утром он заметил розовые блики на белой извести печки. Тишина и первозданность, свежесть и неповторимость, царившие в миг рассвета, разбудили его. Он неслышно вышел из дома и, спустившись с каменного крыльца в десять ступенек, остановился посреди двора, там, откуда был виден рассвет. Солнце всходило не торопясь, а вокруг было свежо и светло. Казалось, будто просыпается что-то великое, и среди смородиновых кустов, обрубленного ствола каштана и листьев молодой яблони поселилось мимолётное ожидание бесхитростного таинства – рождения дня.
Он вспоминал, как сидел на берегу тихой реки, уставившись в синее туманное небо. Рядом квохтали курицы, забредшие сюда из ближайшего огорода, река перешёптывалась с камышом, и ветер скользил по ней в своей невидимой утлой лодчонке; вдали виднелся притихший лес. И он любил ночь за её городское безмолвие, за то, что в темноте никто не видит его глаза, за то, что ночью ему было светлее, чем днём.
Начало. Воробьи
Писать мемуары я мечтала лет в двадцать. Поэтому в двадцать три я решила их начать – вдруг в старости меня хватит склероз (всё время забываю название!), или по какой-то другой причине свет не захочет увидеть мои мемуары.
К этой рукописи я возвращаюсь каждые десять лет – в основном, дополняя, но при этом твёрдо решив не выходить за рамки написанного в 23 года. Поэтому эта книга – а таким образом, она и есть для меня книга жизни – начинается монастырём, и им же заканчивается. Так же, как к мемуарам и переосмыслению прожитого и пережитого, я возвращаюсь и туда – но всё-таки чаще.
Я пишу это в память о людях, благодаря которым моё детство было счастливым, благодаря – и вместе с которыми – я оказалась в той яркой вспышке реальности из небытия, между рождением и смертью, которая и есть жизнь.
Алена Воробьева, 2011 год. Фото Сергея Володина
В моем роду намешано немало крови – русских, белорусов, украинцев, татар, северных народов. Предки мои были донскими казаками, воинами, монахами – и крестьянами, хотя моя фамилия упоминается в нескольких частях родословных книг дворянских родов, в том числе, и вологодской – когда в 90-е стало модным искать в своих предках дворянские корни, долгое время я думала, что дед мой по отцу, Иван Григорьевич Воробьёв, родом из села Заборье, приехал из-под Вологды. Впоследствии, познакомившись заочно с Варварой Заборцевой, я узнала, что село Заборье есть и в Архангельской области, которая граничит с Вологодской, и решила, что в моём