душу рук, одна из которых двигалась там. Дыхание Люциана сбилось из-за переплетений всех этих ароматов и тел или из-за ускорившихся движений руки, которые заставили его податься бедрами вперед и всецело отдаться процессу, сильнее прижаться к чужой груди, чтобы стать еще ближе.
С его уст снова сорвался низкий стон, потонувший в чужом рту, который принял его с довольным мычанием. Тело Люциана молило о большем, но большего получить не могло. Лишь болезненно тлело в пламени страсти, в котором ему сгореть не дано, пока чужие губы ласкали, а руки мучили.
– Я люблю тебя. Я скучаю. – Слова прозвучали хрипло и тяжело; они словно сдерживали сотни диких и необузданных чувств, которым не давали свободы веками.
От этих слов у Люциана заболело сердце, будто на нем скрывалась глубокая рана, которая со временем затянулась, покрылась коркой, но сейчас разошлась, возродив прошлую боль. Он всхлипнул, не в силах дать ответ, который от него ждали. Душу захлестнуло сожаление, но оно было связано не с настоящим, а, казалось, с далеким прошлым. Неведомое чувство разлуки заполнило его, как вода заполняет пустой сосуд, до краев. Дрожь резко пронзила тело до костей, затылок обожгло, и Люциан распахнул глаза, желая посмотреть на чужое лицо, но вместо него увидел лишь потолок комнаты.
Сквозь окно проникал свет, а в воздухе лениво кружились пылинки. Лаванда сопела в щеку, перекинув руку через его грудь. Люциан не помнил, как они оказались в одной постели, но мысленно взмолился, чтобы странный сон не оказался явью. Он все еще чувствовал боль, чувствовал, как сердце в груди ускоренно бьется, а в штанах было влажно. Еще чуть-чуть, и там стало бы влажно настолько, что пришлось бы стирать одежды и мыться.
«Боги… я чуть не нарушил условие самосовершенствования. Что за демонщина? Что за фантазия? Почему… почему я так ею проникся?»
Он медленно выдохнул, вкладывая в это действие все свое смирение, а потом осторожно, чтобы не потревожить Лаванду, поднялся с кровати. То, что он пережил, казалось чем-то неестественным. Он даже думать об этом спокойно не мог – и предпочел просто забыть. Игнорировать странные сны было для него чем-то привычным.
Глава 80
Трагедия Эриаса
Хаски раздражал его. Хотя божок этот напился со всеми и скакал подле Люциана целый вечер, он умудрился посмотреть на Эриаса сотню раз и прожечь в его теле столько же дыр.
Эриас на дух не переносил Бога Обмана, и после двух недель в Асдэме их отношения не то что не улучшились, они еще больше испортились. А все потому, что Хаски лез не в свое дело. Они были как два сапога пара. Эриас видел Бога Обмана насквозь и мог безошибочно определить, когда тот врет, а Бог Обмана видел насквозь Эриаса и постоянно задевал струны души, которые никому не дозволялось трогать. На каждой из этих струн было выгравировано: «Люциан – семья».
Эриас был сломлен, но сам этого