и, приглашая голосовать за своего кандидата, разбрасывала спичечные коробки с символикой партии просто под ноги жителям. Видела, как родители отправили ребёнка к машине – попросить больше одного коробка, а водитель замахнулся возле его лица и уехал.
Слышала, как на собрании нашей деревни представители партии Vamos спрашивали у жителей – сколько их семьи сейчас могут потратить на питание в день. Слышала ответы – от двенадцати до семнадцати кетцалей на всю семью (это примерно 120–170 рублей). Слышала обещания, что при победе кандидата этой партии все смогут тратить на еду не меньше двадцати кетцалей.
Говорила с местными, что они думают по поводу представительницы победившей партии и того факта, что ей в публичном месте во время одного из выступлений поправляет обувь местный житель (да, здесь до сих пор есть мальчики – чистильщики обуви). Один сеньор ответил: «Я думаю только о том, хватит ли моей семье старой кукурузы до тех пор, пока созреет новая».
Я всё больше думаю о том, что мир в лучших своих проявлениях держится на людях.
На таких, как доктор Лена. Которая в ночи гуглила, писала, звонила в чужой стране и на чужом языке. Искала шелтер для женщины, пережившей насилие. И нашла.
На таких, как водитель Костя. Который каждый вечер несколько лет уже садится за руль ночного автобуса «Ночлежки» и везёт по темнеющему Петербургу горячую еду тем, кому вообще нечего и негде есть.
На таких, как искусствовед Варя. Которая на первую же крупную премию вместе с женихом начала восстанавливать старую школу в глухой поморской деревне.
На таких, как вы.
Которые не ждут, пока придёт кто-то большой, сильный и порешает всё плохое, а берут и делают. Что умеют и как умеют. Главное, делают.
Иногда хочется показать себе в свои далекие шестнадцать картинки из сегодня. Чтобы уже тогда знать – всё, что надо, непременно случится.
Не в шестнадцать, ну, так в двадцать шесть ты будешь творить лютую дичь.
Сможешь ночевать в палатке на древних курганах. Сможешь писать в Русский музей, в Русское географическое общество и получать положительные ответы. Сможешь встречать людей, с которыми будешь гулять под дождём, собирать шишки, обсуждать лямблиоз и сальмонеллёз за ужином.
На хрена? Это уже другой вопрос и, кажется, риторический.
Вообще много чего сможешь. Нет специального возраста, в котором что-то своевременно.
Если тебе сейчас шестнадцать – не бойся, всё будет.
Если тебе больше – тоже не бойся, всё тоже будет.
Куда оно денется, в конце концов.
– До́ктора, у меня уже три года диабет, месяц кружится голова и тошнит, неделю назад обожгла ногу, всегда болит всё. Но глаза болят сильнее всего, глаза мне полечите!
– Что же вы только сейчас-то дошли до нас?
– Ну, как стало очень больно глаза открывать, так я пришла. Детей было не с кем оставить, и кукурузу сажали.
Дети в количестве четырёх штук крутятся тут же, лезут на стулья и под стулья, моргают глазёнками на врача. Даже не всматриваясь, видно, что у них глаза красноватые.
У матери же почти