наполнен ароматом меда. – Помнишь, – осторожно начинает она, потому что Отто не любит ностальгировать, – как мы жгли розовое масло?
– Разве?
– Лучшее в городе, от торговца, который привозил его из Дамаска. Весь дом им благоухал. – Нелла умолкает. – Я не жалею. А может, жалею? – Она обводит стены ладонью. – Сейчас мы продаем картины, чтобы расплатиться с мясником.
Отто вздыхает. Нелла взбивает одну из оставшихся подушек, поднимая в воздух клубы пыли. Она сидит, положив подушку на колени, словно собирается ее побаюкать, обхватив ладонями резные львиные головы – украшение стула. В знакомые гривы вплетены листья аканта. Закрыв глаза, Нелла обводит пальцами деревянные морды и мысленно обращается к Богу – а еще, почему бы и нет? – к Афродите: «Пусть сегодня все получится. Пусть кто‐нибудь ее возжелает».
Она открывает глаза. Отто изучает ее взглядом. Неодобрительным.
– Я знаю, что ты не хочешь идти на бал, – говорит Нелла.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что находишь общество Клары Саррагон приятным?
– То, что я нахожу приятным, не имеет значения. Что касается Клары Саррагон, я буду избегать ее всеми силами. Мы туда идем ради Теи.
– Чтобы на нее пялились, чтобы о ней тайком шептались? Всю свою жизнь я старался, чтобы из моего ребенка не делали зрелище. А там сделают. И мы сами ее туда отправляем.
– Может, и хорошо, что люди ее заметят. Тея красива, образованна. Она заслуживает шанса.
– Шанса на что?
Нелла не осмеливается произнести главное слово: замужество. Отто смотрит в пустой камин, поджав губы.
– Ты не представляешь, каково это, когда тебя замечают, как меня, как Тею, – говорит он. – Все не так, как ты думаешь.
Нелла прикусывает язык. Амстердам – портовый город, полный разнообразия. Есть французы-гугеноты, прибывающие сюда, чтобы спастись от кровожадности католиков, – всегда прагматичный город оценил их ткацкое мастерство, они берутся за шелка, что текут сюда рекой с востока, и шьют красивую одежду, в которой расхаживают амстердамцы. Есть рабочие из Германии, Швеции, Дании, Англии, готовые стать горничными или строителями. Есть богатые португальские иудеи-купцы, которые приезжают со своих плантаций в Бразилии, чтобы купить дома у Золотой излучины [4], – они наполняют улицы непонятными порхающими мелодиями двух языков. В доках обитают люди с Явы и из Японии: моряки, врачи, торговцы, путешественники, продавцы безделушек. А в еврейском квартале живут мальчики и девочки, которые начинали жизнь на африканском континенте, в местах, которые Неллу не учили называть, – теперь они бегают с поручениями по голландским мостовым или таскают на себе футляры с музыкальными инструментами. Играют на одном балу за другим, а гости считают их интересным дополнением.
Но, несмотря на все это неравномерное многообразие, на протяжении всей жизни Теи Нелла замечала особенные взгляды – то пристальные, то беглые, – направленные на девочку, особенно если у той съезжала шапочка и наружу выбивались