любого садовника, теперь свисали печальными серо-коричневыми усиками, словно побитые лютым морозом в разгар роскошного позднего цветения. Нечто подобное, видимо, произошло и с цветами, посаженными еще бабушкой Гортензии, и потому некогда любимое место на зеленой лужайке казалось зловещим склепом. Внучке не хотелось туда смотреть, а тем более заходить внутрь беседки. Счесть погибшие розы знаком надвигающейся гибели – это в духе простоватых квенделей, на которых клан Самтфус-Кремплингов всегда смотрел немного свысока. И все же Гортензия вынуждена была признать, что на нее навалилось с трудом скрываемое уныние, бороться с которым она не умела. Будучи во власти внутреннего смятения, она давала окружающим ощутить его силу вдвойне.
– Клянусь чем хотите, скажу я вам! Улизнуть без единого слова, воспользовавшись неразберихой, – это более чем возмутительно, дорогой мой Карлман, – бросила она молодому квенделю.
Пони Звентибольда в испуге отступил.
– Ну-ну, ничего страшного, – успокаивающе произнес Биттерлинг, похоже, обращаясь не только к Фридо.
– Елки-поганки, Звентибольд Биттерлинг, тебе я еще не то выскажу! Мы ждали тебя вчера вечером. И что же? Один не приехал, другой просто удрал, не сказав ни слова! И это перед самым собранием, да еще и при больных родственниках. Дела семейные, понимаешь ли, нельзя навешивать на чужих!
– Мне велено было сообщить на мельницу, что собрание назначено на сегодняшний вечер. – Карлман благоразумно избежал упоминания имени Одилия.
– Если ты не нанялся тайком в трактир, то отправить тебя так далеко, да еще и одного, без напарника, мог только один хитрец, – не унималась Гортензия. – Радуйся, что твоя бедная матушка проспала до полудня, а потом ее навестили сестры Штаублинг из Болиголовья, что и в лучшие дни бывает утомительно. Конечно, она спрашивала о тебе. Я сказала, что постоянно прибывают новые гости и ты вряд ли сможешь спокойно усидеть дома. Доля правды в моих словах была, но я не стану больше обманывать дорогую Бедду, если можно справиться как-то иначе. Да, мой дорогой, отныне ты будешь делать только то, на что получишь разрешение от матушки или от меня!
– Она беспокоилась? – удрученно спросил Карлман.
Хорошее настроение, с которым он вскоре после восхода солнца вышел на луг из-под раскидистой липы, мгновенно испарилось. Теперь он казался себе грубым и беспечным, когда шагал по росистой траве, полный предвкушения волнующих откровений, под пение птиц. Внезапная болезнь всегда исполненной сил матери тяготила его, как мрачная тень, и Карлман желал только одного – чтобы она наконец поправилась. Но иногда, устав от бесконечного ожидания, он невольно стряхивал с себя эту тень, как щенок стряхивает воду с шерсти после купания в мутном ручье.
Тень беспокойства, омрачившая черты молодого квенделя, не укрылась от Гортензии.
– А теперь быстро домой, к матери, – сказала она куда мягче. – И не вздумай рассказывать ей об утренней прогулке в ошеломляющих