красиво – да, слишком. Красота не столько очаровывала, сколько ошеломляла.
Дядя Джанни объяснил, что его старшая сестра прожила в этой квартире почти полвека. Бедняжка Нора, она скончалась, так и не поставив точку в бессмысленной ссоре с моей мамой, упустив возможность познакомиться с таким сообразительным и симпатичным племянником, как я!
– Сказать по правде, – а ты уже понял, что твой дядя говорит все как есть, – Габриелла действительно наломала дров. Для Норы это оказалось страшным ударом, она просто не знала, как быть. Прости мою откровенность, но это была черная неблагодарность.
Жаль, что дяде, который говорил все как есть, был послан не столь же прямодушный племянник, а соплежуй, научившийся у матери держать язык за зубами. А ведь терзавшие меня вопросы так и вертелись на языке! Что же произошло? Что такого натворила моя мама? Чем она огорошила тетю? Какой удар нанесла? Моя мама – неблагодарная? Да он шутит? Разумеется, я ничего не сумел из себя выдавить.
– Недурно, да? – спросил дядя Джанни, заметив, что в растерянности я вновь отвел от него глаза, ища спасения в раскрывшемся перед нами пейзаже.
– В этот час Рим похож на Иерусалим, – произнес он задушевно. – Это можно повторять вновь и вновь. Два святых города похожи как две капли воды. Все из-за света. Знаешь, все хвалят Стамбул, Барселону, Марракеш… Но этот свет – совсем другое дело, он ни с чем не сравнится. Разве что с Иерусалимом, да. Духовный, извечный свет – не знаю, понимаешь ли ты, о чем я.
Разумеется, я ничегошеньки не понимал. Кроме того, что во многом дядя Джанни напоминал моего отца: оба были людьми увлеченными, обоим хотелось заразить других своей восторженностью, безграничной любовью к нашему городу.
Отличало их то, что они занимали разное положение в обществе (увы, это не могло укрыться от глаз даже такого зеленого юнца, как я). Не то чтобы отец чувствовал себя отверженным, но он был лузером. Тем, кто, имея о себе весьма высокое мнение, постоянно сталкивается с действительностью, которая не дотягивает до его ожиданий. Вот почему, вспоминая золотые годы молодости, он не мог скрыть досады. Дядя Джанни, напротив, выглядел как человек, который распоряжается с легкостью, в свое удовольствие всеми дарами, которые послали ему небеса. Возможно, он был ловким, возможно, у него была выгодная стартовая позиция, возможно, ему просто повезло, возможно, он умел довольствоваться малым, или все это вместе; возможно, было что-то еще, о чем я понятия не имел. Но было ясно, что его горящие глаза чего только не повидали: Стамбул, Барселону, Марракеш, Иерусалим…
Я представил себе его паспорт, как у Индианы Джонса, – страницы заполнены выцветшими печатями с закорючками на диковинных алфавитах. Дядин космополитизм свидетельствовал о платежеспособности и беззаботности, а также о том, что он не лишен предприимчивости. Я задумался, женат ли он, есть ли у него дети и внуки, с которыми он разделяет свои привилегии. Видимо, нет, иначе он бы о них рассказал. Дядя был не из тех, кто не хвалится достижениями.
– Кстати, ты бывал