сидел и пялился ровно на челку Валентины Ивановны. Меня вид этой кудрявой чёлки, упрямо выбивающейся из прически, сдерживал от огромного желания вскочить на ноги, сказать: «Да ну на хер!» и выйти из класса.
– Ой, Ермаков, чья бы корова мычала. – Фыркнула девчонка, которая только что говорила обо мне. – Сам вон вчера головой в турник влетел. И что? Голова твоя на месте, а турник…
Я пялился на эту малолетнюю особу, вспоминая ее имя. Вернее, на спину, обтянутую школьной формой, и на два банта, которые продолжали мельтешить перед глазами, рождая в душе всякие глупости.
Наташа…Да, Наташа Деева. Отличница, ябеда и староста класса. Та еще стервозина. Не знаю, насколько подобное определение применимо к тринадцатилетней девочке, но с другой стороны, при чем тут возраст, если она действительно ужасная стерва. Тринадцать же ей…Судя по той окружающей действительности, что я наблюдаю последний час, да.
– Алексей! – Валентина Ивановна моментально сменила гнев на милость, а раскрасневшиеся щеки на испуганную бледность. Она, конечно, нереально впечатлительная. – Так что же ты молчишь?! Нужно немедленно идти в медпункт! Почему Владимир Владимирович этого не сделал?
– Не сходил в медпункт? – Хохотнул еще один пацан, сидевший на соседнем ряду, ровно напротив нашей с Максом парты. – Сегодня ему это не так сильно необходимо. Он, вроде, даже трезвый…
Антон…Антон Кашечкин. Его тоже помню. Он все время цеплялся ко мне. Хотя…ладно, чего уж там. Это я все время цеплялся к нему, потому что раздражал меня этот Кашечкин неимоверно. Зубрила, отличник. Ему, по-моему, как раз нравилась Деева. Вот он перед ней и ходил павлином. Распушит хвост и давай выпендриваться.
Сейчас по той же причине разоряется. Придурок… Еще прическа у него такая… ммм… прилизанная. Рубашечка отглаженная. На брюках – стрелочки. Даже пионерский галстук выглядит так, будто его только что из-под утюга вытащили. В нагрудном кармане виднеется кончик маленькой пластмассовой расчески. Мамкин гений, блин.
– Кашечкин! Ты говоришь об учителе! Совсем, что ли, не соображаешь?! Владимир Владимирович, он… – Учительница музыки замолчала, заметно стушевавшись.
Наверное, поняла, с таким жаром за простого коллегу не заступаются. Даже детям это понятно. Потому что некоторые одноклассники многозначительно заулыбались.
Вот ведь, какие дела. У нас все были, похоже, повально влюблёны друг в друга. А я и не замечал тогда этого. Хотя, я до хрена чего не замечал…
– Не отвел Алёшу, я вот о чем! Антон, это, между прочим, не шутки. У Петрова вполне может быть сотрясение мозга! – Валентина Ивановна посмотрела на весельчака с укором.
Впрочем, сквозь толстые стекла ее очков, любой взгляд будет выглядеть укоряющим или глубоко страдательным. Там такие линзы, можно костер спокойно поджигать при пасмурной погоде.
– Да конечно! – Буркнул Кашечкин, затем, понизив голос, добавил. – Чему там сотрясаться?
– А в