устроилась на подушках, продолжая тереть виски.
– Ч‑что с вами стряслось, госпожа? – осторожно спросил Войко. – В‑вы всех нас напугали.
– Кто-то пытался убить меня, Войко, вот что со мной стряслось, – проворчала Рогнеда, не открывая глаз.
Грубые пальцы удивлённо замерли, и Рогнеда пошевелила ногой, призывая Войко продолжить.
– К‑как же так? – пробормотал он.
– Это было проклятие Забвения. По крайней мере, так сказала та Журавлица, я же впервые о таком слышу – упущение с моей стороны. Должно быть, полезное проклятие, – Рогнеда вздохнула и приоткрыла левый глаз. Войко выглядел напуганным, бледным и совершенно растерянным. – Но в любом случае оно не сработало. Смотри в оба, Войко.
– А царевич?
– Оставь его. Сначала надо найти того, кто пытался меня убить. И того, кто ему помогал.
– Н‑нужно написать твоему батюшке, госпожа.
Рогнеда выдернула ногу из его рук, села и пригрозила Войко пальцем.
– Только попробуй хоть слово ему сказать!
– Н‑но если с‑с тобой что-то случится, госпожа, твой батюшка будет горевать. Он в‑велел мне присматривать за тобой.
Рогнеда не сдержала смешок и снова откинулась на подушки. В том, что отец будет горевать, она не сомневалась, только вот горевать он будет вовсе не о ней.
– Вот и присматривай, а не языком чеши, – она снова сунула ступню в руки Войко. – У тебя одна работа – служить мне. Ты же ищешь любой повод отлынивать.
– Ч‑что ты, госпожа, я весь твой. К‑как принадлежал батюшке твоему, так и тебе т‑теперь принадлежу. Я ж с тобой с самого твоего дитячества, госпожа. В‑вот такой помню, – он ладонью отмерил от пола высоту аршина в полтора. – А уж с‑сестрицу твою с первого её дня п‑помню. В‑ваша добрая матушка так её любила…
– Довольно. Голова трещит от твоей болтовни, – зашипела Рогнеда и спихнула его ногой с кровати. – А уж про мать я и слышать ничего не хочу, убирайся.
Войко неловко поклонился.
– Прости, госпожа, не гневайся.
– Ты не расслышал? Убирайся.
Войко спешно попятился, не разгибаясь. Когда дверь за ним закрылась, Рогнеда упала на спину и уставилась в тёмный потолок. Настроение стало паршивей прежнего.
Несколько дней всё было тихо. Радомир погряз в государственных делах, Дарен быстро шёл на поправку и на второй день уже даже мог самостоятельно вставать с кровати. Стражи в Палатах стало больше. Радомир не был человеком большого ума, но и дураком его нельзя было назвать. А ещё Радомир очень любил власть, возможно, даже сильнее, чем Рогнеду. Он закономерно предположил, что злоумышленники, отравившие Дарена, вздумали посягать на царский престол. По протоколу следовало обратиться в Вольскую Гвардию и запросить Соколов – магические проклятия и взбесившиеся от чар птицы были их заботой, но Радомир никогда им не доверял, а оттого и звать гвардейцев не торопился. В чарах и в Гвардии он всегда видел угрозу своей власти и без крайней