rel="nofollow" href="#n_10" type="note">[10] признался, что для него это непостижимо. Он не понимал, зачем себя убивать, когда сегодня так просто умереть с честью на поле боя. Так что Médecin Major отошел в сторону и стал терпеливо ждать, подергивая ловкими пальцами длинные волосы на своих скрещенных руках. А ждать ему пришлось долго, потому что мужчина никак не хотел поддаваться действию анестезии. Понадобилась не одна банка эфира[11], и стало понятно, что пациент любил выпить. Нельзя было точно сказать, когда он пристрастился к спиртному, до или во время войны; война шла уже год – вполне достаточно, чтобы сформировать не одну привычку. Médecin Major, терпеливо перебирая волосы на руках, подсчитывал объем истраченного эфира – пять банок, и каждая стоила так дорого, – но эфир присылали даром из Америки, так что в конечном счете это было неважно. А все-таки – пустая трата материала.
Наконец все было готово. Он притих. В разгаре борьбы ему выбили кляпом два крупных зуба, и это только добавило крови к той, в которой он и так захлебывался. Затем Médecin Major искусно провел операцию. Он трепанировал череп, достал пулю, застрявшую в его основании, и вернул на место выпавший глаз. После чего мужчину отвезли в палату, а голодный хирург вернулся к позднему ужину.
Это был плохой пациент. Он настойчиво срывал с себя бинты, хотя ему и говорили, что он истечет кровью и умрет. Его разум будто зациклился на смерти. Он хотел умереть и вел себя совершенно неадекватно, хотя и оставался в сознании. Из-за этого за ним нужно было постоянно присматривать, и о покое можно было забыть. Он был так непохож на других пациентов, которые хотели жить. Ухаживать за ними было одно удовольствие. Он лежал в Salle[12] для Grands Blessés[13], то есть в палате тяжелораненых. Благодаря искусной хирургии и профессиональному уходу некоторые из этих пациентов вернутся домой, réformés[14], навсегда искалеченные, и станут бременем для себя самих и для общества; других вылечат до такого состояния, что они снова смогут взвалить на себя восемьдесят фунтов боекомплекта и снова получат возможность разлететься на куски на линии огня. Но ухаживать за больным, который пойдет под трибунал и будет расстрелян, – воистину безнадежное занятие.
Каждый день ему меняли перевязки. На это ушло столько бинтов, а каждый моток стоил недешево. Столько эфира, столько йодоформа[15], столько жгутов – в общем, денег ушло предостаточно. И все эти пустые траты – для человека, которого убьют, как только ему полегчает. Насколько лучше было бы потратить эти деньги на безнадежных калек или на тех, кому придется снова встретиться со смертью в окопах.
Ночная медсестра любила поразмышлять. Как-то ночью, около полуночи, она взяла свечу и, погруженная в свои мысли, спустилась в палату. Десять коек слева и десять справа – и ни одной пустой. Какими несчастными казались эти маленькие солдатики, когда спали. Какими надоедливыми они становились по пробуждении. Но какая пропасть лежала между ними – и человеком, который пытался покончить с собой. Но действительно ли пропасть? Разве были они лучше, благороднее его? Ночная медсестра,