иля.
И тут же пожалела. Миксер замолчал, Сенька, тоже молча, шарахнул по столу кулаком, перевернув миску, обернулся и рявкнул:
– Не твое дело! Если и влюбился – все лучше, чем торчать за монитором круглые сутки, до отъезда крыши!
Глаза у него были красные, как будто не выспался. И злые.
Лиля растерянно стерла со лба брызги и посмотрела на Настасью.
– Чего это он?
Настасья пожала плечами и ближе подвинулась к своему Тыкве. А Сенька шагнул к Лиле – шаг получился маленьким, кухня-то всего шесть метров, – навис над ней и сунул в руки миксер:
– Давай, блины магические, начинка из гоблинов. Твое коронное блюдо.
Лиля прикусила губу, чтобы не ответить какую-нибудь гадость. Ну, подумаешь, любит она играть. И что теперь? Враг народа и расстрел без права переписки?
Миксер все-таки забрала, обошла Сеньку, ожесточенно вытирающего руки полотенцем, и оглядела приготовленные миски: одну почти с тестом, одну – с желтками и еще одну – с творогом. Мстительно смешала в одной миске все, кроме творога, и плюхнула на огонь сковородку.
– Гурьевские блины отменяются, – сказала, очень надеясь, что прозвучит спокойно. – Будет новый вид. «Поцелуй негра».
За спиной прыснули дуэтом Настасья с Тыквой. А Сенька буркнул, рухнув на табурет:
– Не поцелуй негра, а привет от горлума. Я буду бутерброд, мне жизнь дорога.
– Приятно подавиться, – в тон ему буркнула Лиля.
Она категорически не понимала, что творится с Сенькой. Лучший друг, почти старший братик, – даже внешне похож, только Сенька высокий и плечистый, а она моль мелкая и белесая, – чуть не с пеленок вместе. От хулиганов защищал, алгебру с ней делал. Когда Лиля пыталась поступить в консерваторию, отпрашивался со своей охранной службы и ходил с ней. А потом отпаивал вином в ближайшей кафешке и героически тащил на себе мокрую от слез бездарность. До самой ванны, потому что ей было плохо. И никогда не жаловался, что она не умеет толком готовить. То есть умеет, но под настроение, а не так вот… Нет, совершенно непонятно, что за вожжа попала ему под мантию!
Первый блин предсказуемо сгорел. Второй прилип, порвался и был под укоризненными взглядами голодающих тоже отправлен в помойку. А третий испоганить она не успела: Настасья громко чихнула и жалобно-жалобно попросила:
– Сень, а Сень? Кушать хочется. Очень-очень.
– Колбасы на всех не хватит, – сказал Тыква и тяжко вздохнул: при его росте под два метра никакой колбасы не хватит. И впрок не пойдет, все равно так и останется тощим и нескладным, как циркуль.
Лиля покосилась через плечо, наткнулась на очень обиженный Сенькин взгляд и снова отвернулась к дымящейся сковородке. А она что, она ничего. Она предупреждала, между прочим! И вообще, может, после двух часов игры на морозе у нее пальцы не гнутся…
– Богема, руки из одного места! – проворчал Сенька, отодвинул Лилю от плиты и с тихим незлым словом сунул горящую сковороду под кран.
Сковорода матерно зашипела, но шеф-повар с ней договорился, и следующий блин вышел вполне съедобным. Даже очень вкусным: не дожидаясь, пока Сенька плюхнет его на пустую тарелку, блин цапнули сразу с трех сторон, по-братски поделили и проглотили, обжигаясь и дуя на пальцы.
– Сожрете все блины без меня, в другой раз сами будете готовить, – флегматично предупредил шеф-повар, прежде чем положить на тарелку второй блин.
Угроза возымела действие – все три руки разом отдернулись и попрятались. Под стол, для надежности. Лиля отвернулась от маленького, бедненького и такого одинокого блинчика. У Тыквы от сочувствия блинчику забурчало в животе. Громко. А Настасья бодро заявила, сглотнув слюну:
– Ладно. Ты жарь, а мы будем гадать. – Она отставила тарелку с блинчиком на подоконник, с глаз долой. – На суженого, вот! Лильбатьковна, тащи зеркальце, а ты, – ткнула пальцем в Тыкву, – налей воды во что-нибудь.
Тыква попробовал было возразить, что гадать положено на Святки, а не на Масленицу, и вообще ночью. На что Настасья велела ему не сбивать настрой и задернуть шторы, чтоб была ночь и Святки. А если не верит – то особо недоверчивым можно сугроб за шиворот, чтоб прониклись атмосферой и режиссерским замыслом.
Сугроба за шиворот Тыква не хотел, им всем хватило сугробов по самое не могу: как назло, едва они расчехлили инструменты и начали играть любимого Гершвина, ясное небо затянуло, и пошел снег. Так что пришлось меньше чем через два часа сбегать с Арбата, не наработав даже на ужин в Шоколадке, и идти греться к Лиле домой. Вот только она напрочь забыла, что в холодильнике ничего нет, кроме пары яиц, прокисшего молока и жалкого кружка колбаски полукопченой, краковской.
Гадать, ясное дело, стали для Лили. К встрече со своим суженым Настасья не была морально готова, Тыква замыслом так и не проникся, а отвлекать шеф-повара от блинов было равно государственной измене.
– Деваться тебе некуда, Лильбатьковна. И вообще,