пока не можем объяснить, а людьми бездари и невежды, взгромоздивившиеся на трон не без помощи своих лизоблюдов. Да, еще жрецами различных религий, преуспевающих на ниве человеческих суеверий и глупости. Мне стало известно, Деций, что ты дружил с верховной жрицей храма Артемиды. И дружба была столь искренна и непорочна, что через положенное время жрица понесла. Тогда весь город вопил, что вскоре родится сын Юпитера, но ко всеобщему разочарованию на свет появилась девочка, к тому же, еще с другим цветом кожи. Что и спасло твою голову от меча. Позволь полюбопытствовать, что случилось со жрицей и ее дочерью?
Легат: Их зашили в мешок, бросив туда кота, змею и петуха, и утопили в море.
Пилат: А в чем вина бедных животных, их – то за что?
Деций: По законам Рима эти животные не почитают своих отцов.
Пилат: И как на это отреагировала богиня Артемида? То-то же. Но в моей жизни был случай, которого я не могу объяснить. И если бы мне кто то помог в этом, возможно, и я бы изменил свое отношение к богам.
Деций: Ты имеешь ввиду тот случай в Иерусалиме, о котором говорят все больше и больше. Я слышал в Риме появилось очень много сторонников этого течения.
Пилат: Да, Деций. Это именно тот случай. Как ты помнишь, я был назначен императором Тиберием прокуратором в римские провинции Иудеи и Самарии. Мой взлет при императоре Тиберии был невероятен. И вовсе не потому, как утверждают до сих пор злые языки, что моя супруга Клавдия Прокула была его внебрачной дочерью. Смею уверить, это сущая ложь. Я прилагал немало усилий чтобы соответствовать степени доверия, которое мне оказал император Тиберий, о чем свидетельствуют шрамы на моем теле, полученные в сражениях во славу Рима и императора. После назначения вскоре я впервые столкнулся с невиданным упрямством народа Иудеи. Когда я повел свой двенадцатый легион на зимнюю стоянку в Иерусалим, что примерно в шестистах стадиях от Кесарии, я внес в город изображения императоров на древках знамен. Закон иудеев запрещает всякие изображения, и потому мой поступок посчитали надругательством над обычаями иудеев. Ранее прокураторы входили в Иерусалим без каких-либо украшений на знаменах. Я стал первым, кто внес образы императоров в Иерусалим, и сделал это без ведома первосвященников. Причиной этого поступка было то, что я входил в Иерусалим ночью. Толпы иудеев, подстрекаемые священниками и старейшинами осадили мою резиденцию, с требованием вынести знамена из города. «Раньше так не делали и ты не должен». Истерические вопли несколько дней сотрясали воздух. Я отказался, посчитав вынос знамен оскорблением моего любимого императора. Но толпа, не унимаясь, продолжала стоять на своем. Тогда я вынужден был приказать своим лучшим воинам окружить иудеев. Я поднялся на возвышение и пригрозил немедленно предать жестокой смерти всех, кто продолжит бунтовать и не покинет сборище. И тут, Деций, произошло доселе невиданное. Иудеи все как один упали на землю и обнажили шеи. «Руби»,