одумалось мне тогда, а ведь и мне пришлось пройти через это. Столько лет прошло, а помню все до мелочей. Как мы стреляли, как бегали. Как пыхтели над трудами Ленина, Маркса и Энгельса. Как изучали предметы странные и неинтересные: научный коммунизм, национальное освободительное движение, международное коммунистическое рабочее движение. Учили, а потом проводили знания в армейские массы. Это я сейчас понимаю: все новое – хорошо забытое старое. Все оранжевые революции, все майданы суть того, что мы изучали. Пускай называются технологии экспорта революции по-другому, по-новому, они те же. Вот только нынешние проводники – бесстрастные манипуляторы. Мы были бойцами идейными. Да… Пришлось послужить целых десять лет. В Пешмерга СССР.
КВАПУ
Произносится раскатисто и призывно. На лягушачий манер: «Кв-в-а-а-а-а-пууу!»
Документальное повествование 1983–1987
Мама протерла бутылку водки и поставила ее прямо передо мной. Бутылка была холодная, запотевшая. Только из морозилки. За окном ни звезд, ни месяца. Лишь темнота. Я уже сделал уроки, зашел на нашу тесную кухню и сел за маленький, едва помещавшийся у стены раскладной столик. Люстра висела низко, освещая шпроты и нарезанный дольками зеленый квашеный помидор. Хлеб, рюмку и пепельницу. Напротив, уперев локти в стол, сидел родной брат мамы, а стало быть, мой дядя, полковник авиации Рубочкин Валерий Александрович. В семейном кругу Валерунчик. Собственно, водка полагалась не мне, а ему.
– Ну, вот поговори с ним, Валера! Не хочет он в Курган ехать!
Дядя выдохнул и сорвал водочную «бескозырку». Налил. Задумчиво потрепал свой кудрявый чуб.
– Да? Ну а что так, Саша?
Я молчал. Все уже сто раз было говорено. Январь. Десятый класс. Пора решать, кем быть. В нашем классе все пацаны идут в авиацию. Кто в вертолетное училище документы подавать собирается, в Сызрань, кто Воронеж на авиационного инженера, кто в Балашов, в транспортную авиацию. А я не хочу летать. Бывало, нам, маленьким, в школе, на уроке мужества, толковали про юность какого-нибудь авиационного генерала: «А в пятнадцать лет маленький Вася заболел небом». Как заболел? Заразился? От соседки по парте? Профессия – это ж не триппер, не корь, не ангина, в конце концов. Время идет, пятый класс, шестой, седьмой… Начинаются дурацкие вопросы родственников и знакомых: «А кем ты хочешь быть? Не знаешь? Никем?» Да откуда я знаю? Я что, пятую жизнь живу? Да, может, и пятую, но кем до этого был? Кузнечиком, коровой, деревом? Хорошо. У нас в Монино, в гарнизоне, подход простой. Спрашивают, не кем будешь (естественно, военным), а сразу – в какое училище собираешься поступать. Не в институт ведь гражданский. Ты ж не больной. А у меня есть своя мечта. Я хочу быть горным стрелком. Вот выбрал себе училище в Орджоникидзе. Пехотное. Сначала домашние крутили у виска пальцем: «Тююю, с ума сошел!» А время поджимает, в военкомате ждут заявления. И начались уговоры. Ладно, мол, летать не будешь, иди в авиационные комиссары. Есть такое училище, КВАПУ, на Урале. Дед был генералом авиационным. Был. На этом свете я его не застал. Папа служит в академии Ленина, а там замполиты учатся. Повышают свою комиссарскую квалификацию. И меня в эту среду? Ага, щассс. Все на полигоне, на войне, а я в штабе, с папочкой под мышкой. Тфу ты. Не хочу.
Дядя Валера, наверное, догадывается, о чем я думаю.
Он устало смотрит куда-то вверх. Мама час назад оставила нас тет-а-тет. За это время Валерунчик успешно освоил «ноль семь». Теперь завершающе перекуривает. Он складывает губы куриной попкой и шумно запускает дымную струю под абажур. Я знаю, что вот так же тридцать два года назад уговаривали его самого. Всей семьей. Он хотел быть моряком, а в итоге отправили в авиацию. И через несколько лет он послал небо куда подальше, поступил в академию Ленина и углубился в военную науку.
Валерунчик неожиданно хекает, словно опуская топор на плаху, и глядит мне в глаза.
– Знаешь что, старик? Не сдавайся. Не предавай мечту. А то будешь таким же мудаком, как и я. Иди в пехоту.
Утром я прибыл в военкомат.
Вторые сутки я валяюсь на верхней полке и смотрю в замызганное окно. Колеса поезда стучат, как больное сердце. За стеклом мелькает Россия. Летят леса, поля, горы Уральские. Боже мой, как далеко этот Курган. Плацкарт полон, окна задраены, воздух спертый, плотный, хоть ножом нарезай. Мыслей в голове никаких. Пусто, и все. Это вон в кино показывают, как советские комсомольцы за счастьем на край света едут. С песнями, с гармошкой. В жизни-то оно поспокойнее все будет.
Кстати, в комсомол меня приняли месяц назад. В военкомате сказали: надо. Мы с дружком и однокашником моим, Андреем Леонидовичем Выдриным, вместе прошли школьный комитет и должны были ехать в райком ВЛКСМ. Но накануне в класс залетела Зинка, ой, простите, Зинаида Михайловна, директор школы нашей, прям ворвалась и закричала на химичку:
– Где Выдрин?!
– Отсутствует, наверное, к вступлению в комсомол готовится.
Зинка остановилась. Ее трясло от злости.
– Не пойдет он в комсомол. На него уголовное дело завели.
Господи, подумаешь, ударил соседа палкой. Тот полгода