Мишенька Разуваев. Алексей Будищев

тут чай!

      Он вошел в кабинет к отцу. Отец-Разуваев сидел за столом и щелкал на счетах.

      – 152 головы в округе, ну, хоть по рублю двадцати, итого 182 рубля 40 копеек, – говорил он, сводя итог.

      При входе сына отец приподнял голову. Это был крепкий старик в длиннополом сюртуке и сапогах бутылками, с строгим лицом и длинною бородой. Он насмешливо кивнул седою головой.

      – Покорно вас благодарим, сыночек; ловко вы наши антиресы блюдете. Мерси вам большое!

      Глаза старика язвительно сверкнули.

      – Еду я полем, – продолжал он, – и вижу: весь безотраднинский табун на наших озимях нагуливается. Ловко вы, сыночек, дела обделываете! С этаким сыночком и по миру как раз пойдешь! По миру с сумою под ручку с нуждою! – воскликнул он насмешливо.

      Старик глядел на сына пристально и сурово, и сыну казались глаза отца похожими на костяшки счет.

      Мишенька, потупив глаза, молча стоял у притолоки, но при последних словах отца он вспыхнул.

      – Не говорите, тятенька, зрятины, – выговорил он, – со мной вы по миру не пойдете. Вон Гриша Колотилов с цыганками в один присест по тысячи монет прохвачивает, а я даже не знаю, каким настоящие цыганки и мылом-то умываются! А вы, вы не с того конца на дело глядите.

      Старик шевельнулся, но Мишенька продолжал, бледнея.

      – Я, тятенька, на себя гроша медного не трачу, и если не загнал безотраднинских лошадей, так только потому, что мужиков пожалел! Да-с, пожалел! И я думал, что хозяйничать, тятенька, тоже с крестом на шее надо. Деньгу, тятенька, не из мужика, а из земли вышибать надо, а из мужика по нонешним временам много не вышибешь. Да-с, не вышибешь! 180 целковых нас, тятенька, не обогатят, а с мужиков последнюю шкуру драть довольно совестно! И даже стыдно, если хотите!