Такой же предатель, как мы. Джон Ле Карре

ни одной ссылки. Вот убожество, оборжаться. П.Б.

      Ты хоть немного веришь в карму? Если нет – это ты зря. Ты вляпался в самое большое дерьмо в мире отмывания денег. Официально заявляю. М.М.

      Им прямо не терпелось. И вот те на… П.Б.

      Держись от них подальше. Как можно дальше. Р.К.

      Гейл на Антигуа, перенесенная туда очередным бокалом риохи.

      Она слушает, как пианист в лиловом галстуке проникновенно напевает что-то из репертуара Саймона и Гарфункеля пожилой американской чете, которая в полном одиночестве вальсирует на танцполе.

      Она избегает взглядов красивых официантов, которые от нечего делать раздевают ее глазами, и слышит, как семидесятилетняя вдова из Техаса, сделавшая, наверное, тысячу пластических операций, приказывает Амброзу принести красного вина – только не французского.

      Она стоит на теннисном корте, сдержанно пожимая руку лысому громиле по имени Дима. Гейл вспоминает его укоризненные карие глаза, массивную челюсть и агрессивную манеру чуть отклоняться назад, точь-в-точь Эрих фон Штрогейм.[5]

      Она в подвале дома в Блумсбери, еще минуту назад – спутница жизни, а теперь – лишний багаж, от которого надо избавиться. Сидит в компании трех человек, куда более осведомленных, чем она, благодаря «нашему» документу и всему тому, что Перри умудрился наболтать за это время.

      Она сидит в одиночестве, в гостиной своей очаровательной квартирки в Примроуз-Хилл, в половине первого ночи, с «Сэмсоном против Сэмсона» на коленях и пустым бокалом на столике рядом.