это, понял весёлое настроение и шутливое поведение и, больше не сдерживаясь, рассмеялся от всей души, задирая по-детски колени, припадая к ним грудью, да так, что на глазах выступили обильные слёзы. Охранник неподвижно стоял и смотрел искрящимися глазами, в широкой улыбке обнажив ровные белоснежные зубы. Когда Тимей, вдоволь насмеявшись, утёр лицо и поднялся на ноги, новый товарищ неожиданно крепко обнял его, затем, быстро отодвинувшись, сжал сильными пальцами его плечи, серьёзно заглянул в глаза, после чего вновь, но уже по-особенному кивнул, почтительно отступил на шаг и склонил голову. Тимей какой-то миг растерянно взирал на него, ещё не зная, как теперь поступить, но уже понимая, что совершённое охранником сейчас и было тем самым настоящим признанием полученного им нового повышения по службе и искренним поздравлением. Всем сердцем Тимей почувствовал благодарность к этому человеку, но по-прежнему не мог сообразить, как выразить её. Выйти из возникшей неловкой ситуации помог охранник, показавший рукой на фляжку.
Они ещё долго сидели, передавая сосуд друг другу, пока не закончилось всё содержимое фляжки. Юноша молчал, ни о чём не думая. Впервые за долгие месяцы ему было хорошо. Душа пребывала в спокойствии, а сердце налилось радостью, словно он побывал среди верных друзей. Уже вечерело, и каждому из них пора было идти по своим делам. Выйдя наружу, они с наслаждением вдохнули чистый воздух. Тимей, прежде чем проститься, указал рукой на себя и городские ворота, что виднелись вдали, тем самым показывая, что отныне он всегда будет находиться там. Охранник кивнул, сжал кулак и выставил вверх большой палец. Они поняли друг друга.
По прошествии трёх дней начальник отряда охраны, в котором служил Дассария, отвёл его к западным городским воротам и передал начальнику отряда стражи Тимею, пояснив, что, согласно военному списку, имя воина Федон и он призван из небольшого города Берроя, что расположен на юго-западе Македонии. Не подозревавший о просьбе Тимея к командованию, Дассария теперь догадался, почему вдруг его перевели в другую службу, и был доволен, что ещё на шаг оказался ближе к своей цели.
Шло время, и Дассария, он же Федон, уже знал много греческих слов, каждую ночь повторял их, проверяя свою память, вспоминая всё услышанное за день, сопоставлял с увиденным, складывая по крупицам все полученные сведения, чтобы представить общую направленность действий врага. Теперь он знал имя своего друга и начальника. Из всей добытой и познанной информации он, к своему удивлению, ничего угрожающего сакам не уловил. То, что новый город должен служить греческому царю оплотом мощи и надёжности в этих краях, ни для кого не являлось тайной, было понятно и объяснимо. Накапливаемые здесь войска больше смотрели на восток, нежели в степи кочевников, что подтверждалось постоянными разговорами, ведомыми как простыми воинами, так и военачальниками. Сколько он ни прислушивался, а нигде и ни разу не услышал даже слова о возможном походе в его земли. Более того, всюду всё чаще говорили о предстоящем выступлении