ручку на стол.
Откинулся корпусом всем на спинку скрипучего стула, медленно распрямился.
Встряхнул над столом своими оживающими руками, точно так же, как птицы взмахивают расправляющимися крыльями.
Шумно вздохнул. Помедлил.
Потом взглянул на меня.
И категорически, так, что всё стало ясным, изрёк:
– Всё! Не хочу больше мучиться! Хватит уже. Надоело.
Я не стал ему возражать.
Просто взял да придвинул к себе яковлевскую тетрадку – и, минут за десять, наверное, написал в ней короткое, простенькое школьное сочинение.
Володя, вначале насуплено, молча, недоумённо, а потом уже и с интересом, наблюдал в это время за мной.
Я закрыл тетрадку – и вот, с чувством выполненного долга, с облегчением, если честно говорить, – протянул её Яковлеву.
– Сочинение здесь. Потом перепишешь сам. Хорошо?
И Володя мне улыбнулся так восторженно, лучезарно, будто, слава Богу, теперь-то, на глазах его, совершилось нечто кровно, жизненно важное и спасительное для него.
– Хорошо! – почти закричал он, оживая вновь. – Замечательно!
– Чего уж тут замечательного? – спросил я недоумённо.
– Как это? А сочинение? Ведь оно уже – есть! Значит, в школе за него не поставят мне двойку. Я потом его перепишу. Постараюсь поаккуратнее это сделать. Но только, знаешь, я ошибки всё время делаю. Эх, досада! Ну как мне быть?
– Я тебе написал сочинение без ошибок, – заверил тут же я его, – можешь быть спокоен, в нём ошибок попросту нет. Позже ты его перепиши слово в слово. Двойки не будет. Всё там грамотно. Тема раскрыта. Ну, так что ещё надо, скажи?
– Да, действительно, что ещё надо! – ликовал Володя. – Спасибо! Ты мой друг настоящий, я знаю. Навсегда. Молодец, Алейников!
– Брось, Володя, – сказал я, – зачем так уж хвалить меня? Дело несложное. Пустяки. Подумаешь – сочинение!
– Да, да! – подхватил Яковлев, – подумаешь – сочинение!
Он вдруг помрачнел, напрягся. И как-то недоумённо, сам себя почему-то спрашивая, сам себе удивляясь, вымолвил:
– И зачем я пошёл в эту школу?
– Ты хотел ведь этого, сам, – резонно заметил я.
– Да, хотел, – подтвердил Яковлев. Поразмыслил секунду – и разом вскинул голову, сузив жгучие, с тайным пламенем, угольно-чёрные, прозорливые – сквозь незрячесть побеждаемую – глаза. – А теперь не хочу! Надоело. Надоело. Теперь – не хочу. Ну чему они там, в этой школе идиотской, меня научат?
– И действительно, – поддержал я его, – ну чему они там, в этой школе, тебя научат? Создал ты целый мир. Живёшь, как известно давно, искусством. То есть, ты – человек искусства. Ты художник. Прежде всего. А какой ты художник – ты сам хорошо, лучше всех знатоков, собирателей, критиков, знаешь.
– Да, да, – закивал, соглашаясь, Яковлев, – я художник. Прежде всего. Художник!..
И вдруг, ни с того ни с сего, вроде бы, – спохватился.
– Володя! Мы тут с тобой сидим вдвоём, занимаемся. Время идёт. Я вспомнил: у меня ведь там – ученик!
– Наверное, он давно уже нарисовал