о совместном, били по рукам и иногда по лицу, но последнее – осторожно и не в полную силу: во время альтинга нельзя пускать кровь. Иные и вовсе что-то ели, но не запивая вином и даже пивом: да не прольется ни капли ничего, кроме чистой воды, до тех пор, пока горят костры!
Еще никто не колдовал, не считая, конечно, простых и понятных песен, означавших примирение старых недругов или другие важные дела, такие же простые и важные.
– Огни альтинга будут гореть столько, сколько нужно, брат, – ответил Ингольфу Хьёрлейв Однорукий. – Порукой тому мастерство Нэртора Элтрирссона. Мы сговорились: костры погаснут не ранее, чем с первыми лучами солнца. – Брат Ингольфа повел левой, уцелевшей в битвах, рукой, имея в виду песенный круг, невидимый никаким зрением, кроме того, которым смотрят скальды, сквозь стенки большого шатра.
– Я говорю: начнем с севера, – выступил и напомнил о себе Улав, сын Аудуна. – Наши опасения, конечно, могут показаться кому-то простой трусостью, но…
– Нет в этом кругу никого, кто усомнится в храбрости Улава, бравшего на копье франкский Бурдигаль, и жены его Гундур, славной иными деяниями, – Богги, сын Дурина, говорил обычно кратко и весомо, будто бил большим молотом о тяжелую наковальню, но особенное деяние требует высоких речей, первый же альтинг Острова был, конечно, делом особым. – Однако, не кажется ли тебе, ульфхеднар, что один разоренный хутор – еще не повод для того, чтобы жечь срубы сигнальных башен?
Псоглавец нахмурился. В его исполнении это выглядело весьма забавно, но даже самые смешливые удержались от улыбок. Вспыльчивый нрав не носящего шлем воина был хорошо известен, и обижать его не хотели: уважали и побаивались.
– Если бы один… Если бы находники разорили только один хутор, я не примчался бы сюда так скоро, оставив молодую жену на еще не остывшем ложе! – на этот раз мало кто удержался от улыбок, но улыбались понимающе. Улав же сунул руку в сумку, висевшую до того на боку, но сейчас лежащую на досках стола. Из сумки был извлечен пергаментный свиток, украшенный висячей печатью красного сургуча.
– Вот, – Улав расстелил добытый пергамент поверх самого чистого участка стола.
Достойные мужи, избранные говорить от общин и дружин, с некоторым изумлением воззрились на совершенно пустой лист.
– Да, – кивнул в ответ не незаданный вопрос сын Аудуна, поднял голову вверх и вдруг завыл, ловко перебирая разные, но неизменно чистые, звуки: даже самые бесталанные почуяли, как вокруг сгустился разреженный до того гальдур.
Такова сила Песни, дарованная кем-то из благорасположенных асов древнему и благородному роду Эски: к таковому относится и самозваный почти-что-вождь Ледяного Края Земли, собакоголовый Улав Аудунссон. Славные Эски лучше прочих умеют скрыть явное и проявить сокрытое, что делает из них лазутчиков, которых нельзя обнаружить в тени, и судей, которых никто не может обмануть при свете. Прямой и честный сын Аудуна выбрал быть на виду и прозревать суть вещей.
Из самой глубины пергамента выступили широкие