спасать, есть ли ради чего хранить наушники, чтобы встречаться, и встречаться, и каждый раз забывать их отдать.
– Ничему тебя жизнь не учит, Тём, ничему. – Эля одним глотком прикончила коньяк в стакане и поднялась на ноги. – Пошли спать. Завтра свадьба, костюм, день новый придет.
– Я еще посижу, – не глядя на сестру, откликнулся Тёмыч. Он вообще весь разговор лишь на секунды выныривал из своих тяжелых дум, чтобы ответить на вопросы.
– Ага, точно! И найду я тебя тут утром – застывшего во всех смыслах слова. Пошли, Хьюстон самодостаточный.
– Почему Хьюстон?
– Потому что, Тём, ты – как и я – вечная проблема. Только если я – проблема родителей, друзей и порой заказчиков, то ты – сам себе. Поэтому – самодостаточный Хьюстон.
Эля впустила брата в дом, забрала у него куртку и стакан, отвела в комнату – как в детстве, когда они заигрывались до степени усталости «засыпаю-где-стою». Тогда их главной проблемой было, чтобы родители не заругали, теперь же – чтобы удавиться хотелось не настолько сильно, дабы воплотить желание в реальность. Вроде взрослая жизнь не такая уж и паршивая штука, но временами ответы растворяются в фонарном тусклом свете и остаются одни вопросы, бесконечные звенящие вопросы, которые сводят с ума и вытягивают из тебя жизнь с каждым твоим вдохом.
Утро обрушилось на Элю всей тяжестью бытия. Сон был прерывистым, кошмары смешались с переживаниями за брата – и, открыв глаза, Элеонора почувствовала себя еще более уставшей, чем накануне. Даже привычная обстановка комнаты не приносила теперь спокойствия и ощущения безопасности. Нужно было вставать, тем более снизу доносился голос Тёмыча – раздраженный и чуть более громкий, чем следовало.
Эля потянулась до хруста в позвоночнике и поплелась вниз. На стене вдоль лестницы висели их семейные снимки. Маленькая Белка – с бантом больше головы и без переднего зуба. Вокруг ушей и у лба вьются короткие мягкие локоны – она и сейчас такая же, разве что зубы все на месте да вместо бантов – повязки и очки. А вот этот невесомый пух так и обрамляет ее светлое, открытое лицо – детское, усыпанное веснушками вокруг острого маленького носика. Ей словно всегда семнадцать, даже если уже двадцать пять и три месяца сверху.
На другом фото они втроем – года три-четыре назад, на выпускном Белки из университета. В центре – виновница торжества в платье, которое сама и сшила, а по бокам – они с Тёмычем. На снимке заметно, как похожи сестры: у Эли тогда были волосы до лопаток, как у Белки, а не почти мальчишеская стрижка с игривым удлиненным верхом, чтобы укладывать его роковой волной или спускать на глаза растрепанной челкой. Она стоит чуть ссутулившись – рост по праву первенства достался именно ей. А еще вздернутый нос и слегка великоватые уши – с новой прической правда смотрятся хорошо, тут уж грех жаловаться. Эля вышла чуть смуглее сестры и немного женственнее: Белка своей воздушностью всегда напоминала о ранней юности, а вот она – худая, высокая и сероглазая – о молодости, граничащей со зрелой женской красотой. Тёмыч же пошел