порядок в «оздоровлении» родителей, что дети практически не заболевали, соответственно, количество вызовов сильно сократилось. Это было первым маячком к тому, что можно возвращаться в Ленинград. К тому же меня больше не удерживали никакие обязательства. Вместо положенных 3-х послевузовских лет, я отработал уже 5, спас огромное количество детей, подготовил себе замену. Так что имел полное моральное право покинуть место моего тогдашнего проживания. Пришло время возвращаться домой. Просто я больше не видел возможности роста и жил в постоянном ощущении завершенности цикла. Да еще и мама, спасибо ей огромное, смогла добиться получения большой 3-комнатной квартиры для моей тогда уже многодетной семьи. До этого условия жизни у нас были так себе, да еще и без наличия горячей воды.
Мой карельский период подошел к концу, и мы с женой и тремя детьми стали паковать чемоданы и собираться в Петербург. Но город встретил меня совсем не так, как мне представлялось в Карелии, где я был Бог и царь. Вернувшись в Питер, я стал членом матрицы, и начались приключения. На прежней работе, несмотря на колоссальную нагрузку, я был свободным человеком. Парадоксально, но факт. Я имел возможность слушать свое сердце и оставаться свободным человеком. Для большого города такая стезя – чрезмерная роскошь. Особенно, если ты работаешь где-то в структурах. Я продержался всего 4 месяца в поликлинике. Помню, как заведующий, не сильно разбирающийся в терапии, с моей точки зрения, рассказывал мне, как надо лечить различные заболевания. Я смотрел на него с улыбкой и понимал, что мы не споемся. Про слушание своего сердца, божественную интуицию и индивидуальный подход к каждому ребенку, вне протокола и схемы, тут можно было забыть. Ну и плюс меня заставляли выполнять план прививок, порой даже больным детям. Я не мог пойти на сделку со своей совестью и клятва Гиппократа для меня до сих пор остается одной из главных нравственных ценностей в общении «врач-пациент», «психолог-клиент».
В Ленинграде я был участковым врачом-педиатром на полторы тысячи детей. Бегал по участку, заполнял карточки, делал то, на что в Карелии мне указывали, но закрывали глаза на невыполнение. Главврач Любовь Петровна на моей прежней работе часто говорила: «Лузин, ты плохо закончишь». Я спрашивал: «Почему?» И в ответ слышал: «История болезни пишется для прокурора». На что всегда возражал: «Либо лечить, либо писать. Мне положено принять в день 6 человек и 4 вызова. А вчера у меня было 58 детей на приеме и 20 вызовов. У меня просто нет времени на заполнение. Вот завтра я 10 человек и приму. Не больше. И сделаю записи». Любовь Петровна была непреклонна: «Вы должны и писать, и лечить!» Конечно, я что-то записывал или просил сделать это медсестру, но больше для вида. Когда же мой явно шаманический и психотерапевтический, или как сейчас модно говорить, психосоматический подход к лечению кардинальным образом изменил картину заболеваемости в районе, необходимость во врачебной помощи значительно сократилась. Люди просто