захлопнулась дверь. Гуревич, как была – в пальто и сапогах, – легла на бок на софу. Правой рукой нащупала за спиной покрывало, потянула на себя и накрылась с головой. Комок в груди разрастался, словно раковая опухоль. В голове беспрестанно крутилось: «Из бледной терракоты скул и щек, из счастья прошлого и будущего света…» Она вдруг тоненько заскулила, и вслед за этим тело сотрясли сухие прерывистые рыдания.
Нарыдавшись вволю, еще долго лежала в темноте покрывала, обессиленная, в тупом равнодушии, без единой мысли, пока, наконец, не провалилась в сон.
Проснулась посреди ночи: затекшие ноги, деревянное тело, жутко хотелось пить. Покрывало сползло на пол, и люстра на потолке била резким светом в глаза. Она села. Часы показывали пятнадцать минут четвертого. Взгляд упал на испорченную шубу, затошнило, закружилась голова. Прикрыла рукой глаза и замерла, будто надеясь оцепенением отменить все произошедшее, как дурной сон. Но сон был явью, отменить было невозможно. Медленно стянула сапоги и, зажав в руке, с усилием встала.
В коридоре было темно. Темно и тихо. Стоило выйти из желтого косого квадрата света, падавшего из комнаты, как ее продрал до костей озноб. Тоскливый сумрак пустой квартиры. Пустой, как ее никчемная жизнь. Длинный и бесконечно одинокий путь. В конце коридора виднелось кухонное окно – равнодушное, подслеповатое. Костлявые мертвые ветки, оживляемые лишь ветром, качались и скреблись с той стороны о стекло. Она не хотела туда идти. В ее жизни уже было окно, и это оказалось ошибкой.
Маленький зрачок дверного глазка излучал теплый мягкий свет, словно приглашая заглянуть. Она подошла и приникла к нему глазом. Рука разжалась, и сапоги с глухим стуком упали на пол. В тусклом свете подъездной лампы Вика спала, сидя на лестнице и привалившись спиной к стене. Положив голову Вике на колени, спал ее брат. Гуревич распахнула дверь, вышла босиком на лестничную клетку, села рядом на ледяные ступени и обняла детей обеими руками.
Вот уже полгода, как Вика ходит в школу. Гуревич купила ей юбочный костюм и портфель с розовыми слонами. Витя знает почти все буквы, и она уже присмотрела портфель с машинками на будущий год. А в шубе, с едва заметными черными, лиловыми и зеленоватыми разводами, щеголяет теперь уборщица тетя Нюра, ничего себе женщина, очень даже интересная.
Грушевая дурочка
Черт побери, ей надоело водить Кота на привязи! Она пытается сосредоточиться на сидящем напротив лощеном типе, который, поигрывая стеклами очков, втирает ей про основные валюты, чувствительные к рынку. Но ничего не выходит!
Все дело в том, что отслеживание перемещений Кота по городу пожирает всю ее энергию. И непонятно, кто у кого на привязи. Вероятно, они оба – друг у друга. Умотала ее эта нить, веревка или даже, скорее, канат. Откуда только тянется зараза? От сердца к сердцу? От пупка к пупку? Вряд ли. Скорее, она чувствует их связь между ног. Когда Кот близко, шастает по соседним улицам – жарко и тесно, и можно сидеть только нога на ногу. А улетая в командировки, он разматывает канат так, что она ощущает себя полой от макушки до пят – пустой, как глиняный идол.