не был нужен – в ней не оставалось ни единого свободного кубического сантиметра, который можно было бы еще заполнить любовью. В эти дни она не ревновала к его жизни, которая свершалась без нее. Даже намеренно представляя, как ломкие модели призывно приоткрывают губы и чуть раздвигают ноги навстречу его фотоаппарату, она оставалась спокойной. Она знала – он ест, спит, работает, по-прежнему продолжая качаться с ней на волнах. И соблазнительные позы на него не действуют, ведь он мысленно все время находится внутри Мары в беспрерывном тантрическом движении ей навстречу. Но постепенно, с каждым днем все больше, она чувствовала, как он отдаляется – запах исчезал, кожа остывала. Ей часто было холодно, она куталась в платки, шмыгала носом, писала ему длинные путаные эсэмэски, плохо спала ночью, иногда звонила, но разговоры получались бессмысленными. На земле у них выходило кривовато. Встречаться им почти не удавалось – Кротов ничего не спрашивал, но Мара видела его молчаливое страдание и не хотела делать еще больнее.
Но даже если бы они и могли быть рядом, по необъяснимой причине легкость, воздушность общения пропадала, говорить на «земле» у них с Бурой получалось только о грядущем выходе в море. Как-то после торопливого секса он, поддавшись неожиданному порыву, принялся показывать свои работы. Мара долго смотрела на разнообразные попы, груди, ноги, а потом резко отбросила их в сторону и встала – фотографии были сделаны с таким вожделением, что она поняла – их тантре там места нет. Все так и было – на земле Бура с головой погружался в работу. Чем дальше от плавания, тем женщины на фотографиях выходили желаннее. Мара знала, он с ними не спал. Почти не спал. Редко. Очень редко. И это было больше мужским долгом перед собственной физиологией. Он думал о Маре, но чем дальше, тем отстраненнее. Казалось, «земля» иссушала чувства. «Пора уже в море», – говорили они мысленно в одну и ту же секунду, находясь на разных концах города.
Но с каждым выходом в море возвращаться к ритму земной жизни было все сложнее. Однажды, вернувшись, Мара обнаружила, что Кротов ушел. Все было на месте, он ничего не взял, но она с порога поняла – его больше здесь нет. Распахнула створки шкафа и убедилась – китель исчез.
А Бура тем временем у себя на юго-западе бросил чемодан, вышел на балкон, закурил и просидел там до вечера. Первый раз после долгой разлуки он не взял в руки свой Canon Mark II, по которому всегда скучал, как по любимой женщине.
С того самого дня их жизнь сошла с привычного курса. Мара больше не понимала, для чего ей надо корпеть над скучными проектами и заниматься дома хозяйством. Тоскливые мысли, как пружина, вырвались на свободу и заполнили пустующее пространство.
– Давай уйдем в море. Навсегда. – Она умоляюще заглядывала Буре в глаза. – Меня тут больше ничего не держит. Заработаем денег и уйдем.
Но он сердился:
– Куда? В кругосветное? Но вернуться-то все равно придется. Ты же не русалка. И потом, у меня работа. Неужели ты не понимаешь, как много она для меня значит?!
– Я понимаю.