Валентина поплыл звон, будто от выпитого на голодный желудок бокала шампанского. Вдобавок начали кусаться заползшие под одежду муравьи. Задавив несколько, он, приплясывая, сделал несколько шагов вперед, снова берясь за рукоять пистолета, и наткнулся на шевелящуюся кучу муравьев, облепившую чье-то тело.
– Мухин?! – вырвалось у него. – Что с тобой?!
И в ту же секунду под ним со всхлипом просела земля. Валя провалился по грудь, попытался было ухватиться за края образовавшейся ямы, но провалился еще глубже, по горло, чувствуя, что становится нечем дышать. Хотел крикнуть, но не смог: хлынувшая в лицо волна муравьев накрыла голову, ослепила, забила уши и рот. До пистолета лейтенант уже не дотянулся…
Сикачев слышал, как Валентин зовет Мухина, но не встревожился, занятый вытаскиванием из воды крупного окуня. Выволок наконец на берег, перевел дух, любовно похлопал рыбину по крутому боку с красными плавниками, снова закинул удочку с наживкой. И вдруг увидел в воде чье-то бледное, зыбкое, женское лицо. Сначала подумал, что женщина подошла сзади и ее лицо отразилось в воде, оглянулся – никого. Еще раз поглядел на гладь озера, и волосы зашевелились на голове. Лицо смотрело на него, как живое, внимательно и строго, похожее на лицо матери, потом улыбнулось, раздвигая губы, и сержант услышал тихий грудной голос:
– Не узнаешь меня, сынок? Иди ко мне, поговорим.
Словно сомнамбула, Сикачев шагнул в воду, увидел тянувшуюся к нему из воды бледную руку и протянул навстречу свою…
Заев чувствовал себя в лесу, как рыба в воде. Родился он в деревне Ховылино Пермской губернии, располагавшейся в тайге, и за восемнадцать лет, то есть до призыва в армию, исходил все окрестные леса и болота как грибник и охотник. В тайге, известное дело, не бывает негрибных сезонов, а в иные годы боровики да подосиновики хоть лопатой греби, естественно, будущий оперативник-спецназовец научился их собирать и различать, хотя и отдавал предпочтение охоте.
В здешних новгородских лесах капитан еще не бывал, и ему стало интересно, найдет он что-нибудь съедобное или нет. Отойдя от лагеря метров на сто, он достал нож, стал присматриваться к подозрительным бугорочкам и вскоре набрел на несколько черных груздей, крепких, молодых, сочных. Брать, однако, не стал, черный груздь для жарки не годился, требуя длительного замачивания, его следовало только мариновать.
Впереди показалась полянка, Заев свернул и вдруг увидел идущую на него сгорбленную дряхлую старуху с распущенными седыми волосами под черной косынкой, в длинной черной юбке, в черной кофте в белый горошек. Старуха шла босиком, бесшумно, а глаза у нее были молодые, озорные, с усмешечкой, и губы тонкие – тоже раздвинуты в улыбочке. В гаденькой такой улыбочке, презрительной. Остановилась она в пяти шагах от замершего капитана, оценивающе оглядела с ног до головы, кивнула, будто старому знакомому.
– Что, касатик, грибочков захотел покушать?
– А тебе что, старая? – опомнился Заев. – Не холодно босиком-то по лесу в такую погоду ходить?
– Ничего, я кровушки твоей напьюсь, теплее станет, – ответила старуха спокойно,