так бесцеремонно его поправить при брате, которого почему-то считал младшим, хотя разница в их рождении если и была, то только в несколько минут.
– Это ты кому, мне сказала? – не унимался оскорбленный Паша. Но Людвика не испугалась, а спокойно повторила поправку, добавив в свой ангельский голосок толику металлической нотки, какая обычно появлялась у ее матери в разговоре с отцом или другими мужчинами. Людвика заметила, что эти нотки действуют на мужчин «отрезвляюще», как сказала бы Клаша.
– Это не наган, а лебель, – повторила Людвика. – Правда, папа? – спросила она на счастье заглянувшего в этот момент в детскую Витольда Генриховича. Штейнгауз навострил уши, как делал всегда при упоминании названий револьверов, и подошел к мальчишкам, нацелив очки на раскрытую картинку:
– Так-так, посмотрим-посмотрим, ага, конечно, лебель. Ну как же, как же, а что, разве были сомнения, молодые люди?
Паша покраснел от стыда, но, к чести Людвики, она никак не отметила свой триумф, а просто молчала, пока Витольд Генрихович влюбленно бормотал:
– Ясно, образец 1892 года, восьмикалибровый, шестизарядный, и, что интересно, друзья мои, этот револьвер по механике являет собой что-то среднее между кольтом и наганом, поэтому неудивительно, что молодой человек принял его за таковой.
И он начал занудно перечислять отличия одного от другого. Мальчишки слушали его, открыв рот, а Людвика вышла из комнаты, так как она это все слышала по многу раз с раннего детства, ведь кроме чтения сказок отец любил ей показывать атласы старинного оружия с большими иллюстрациями, а некоторые экземпляры его коллекции она и сама видела – отец часто их перебирал, бережно протирал футляры фланелевой тряпочкой и почти всегда при этом проговаривал вслух характеристики того или иного револьвера.
За обедом Паша сидел присмиревший, не крутился, как обычно, и не старался сыпануть перцу в Сашин компот и даже в какой-то момент пододвинул Людвике бокал с лимонадом, видя, что она не может до него дотянуться, а потом шепнул так, чтоб никто больше не слышал, прямо в ухо:
– А ты, белобрысая, здорово в оружии разбираешься. – И шмыгнул носом.
Почему-то теперь Людвика жутко смутилась, залилась краской и наклонила голову низко к тарелке, а Паша восхищенно шептал дальше, отчего у нее по телу забегали мурашки:
– Пошли на улицу, я тебе рогатку покажу, сам смастерил.
Людвика брезгливо хмыкнула про себя, поскольку не увидела большой связи между настоящим коллекционном оружием и пошлой рогаткой, но на улицу с ним пошла, весь вечер в салки пробегала, пришла назад запыхавшаяся, раскрасневшаяся, с разорванным на коленке чулком, но очень счастливая – родители насилу дозвались. Так она поняла, что мальчишек можно укрощать не глупым кокетством, как делала добрая половина ее одноклассниц, причем безрезультатно, а интересом к их занятиям. И уж если с ними подружиться, то преданнее товарищей просто не найти. С тех пор Паша стал ее другом и никогда не давал ее в обиду, а Саша ревновал брата