меняется.
Иногда медленно, настолько незаметно, что ты позволяешь себе цепляться за надежду, что, если очень сильно захотеть, все останется как прежде.
Перемены, небольшие и медленные, начались, когда я уехала получать бакалавриат. В Гарвард, по гранту. Но две папины работы все равно превратились в три, чтобы я могла платить за учебники и проживание, так что я экономила каждый чертов пенни, заработанный в студенческой библиотеке, чтобы вернуться домой на День благодарения и Рождество. Конечно, пришлось немножко изменить наш распорядок. Теперь мы покупали елку не во второе воскресенье декабря, а сразу после Дня благодарения, потому что тогда я была дома. Гирлянды мы развешивали тогда же, и здесь, к счастью, все осталось как раньше: я все так же следовала за папой, непонятно зачем держа в руках лампочки, и пользовалась возможностью рассказать ему обо всем, что происходит в моей жизни.
А потом случился юрфак.
Тогда-то все и покатилось. Не только из-за того, что я все время была занята, денег ни на что не хватало, а еще я познакомилась со своим первым серьезным парнем и узнала каково это – любить какого-то мужчину, кроме своего отца.
Все это действительно случилось, но настоящая перемена, из тех, которые разрушают весь твой мир, никак не была связана с плавной, горько-сладкой трансформацией девочки в девушку, а потом и в женщину.
Один телефонный звонок.
Рак.
Конечно, мой отец – не первый человек с таким диагнозом, а я – не первая дочь, получившая такой звонок.
Но знаете, в тот момент… Мне казалось, что вселенная настроена против меня. Что меня за что-то наказывают.
В тот момент все как будто исчезло. Остались только мы с папой, одни против жестокой болезни и прогноза, который был как удар под дых. Или в поджелудочную, если вам угодно.
Ему давали от шести месяцев до года. Если очень повезет – до двух лет.
Если повезет, сказали они.
Как будто мы должны радоваться, что пятидесятипятилетний мужчина, ни дня не пропускавший на работе, через год умрет.
Папа протянул три года.
И я правда чувствовала, что мне повезло. Что нам было отведено на несколько месяцев больше, чем мы ожидали.
Но еще я была ужасно, невозможно зла.
Злилась, что он не смог подождать всего несколько месяцев, чтобы увидеть, как я заканчиваю юридический факультет Гарварда. Он хотел этого для меня едва ли не больше, чем я сама.
В особенности я злилась, что болезнь забрала папу в его любимый праздник. Злилась, что в то двадцать пятое декабря он пришел в себя всего дважды.
Один раз – чтобы прошептать: «Счастливого Рождества».
И еще раз – в самом конце. Он шептал: совсем не страшно, что он не увидит, как я выпускаюсь, не увидит, как я становлюсь адвокатом. Совсем не страшно, потому что он видел все это во сне. Видел меня в шапочке и мантии, видел, как я открываю бутылку шампанского в день, когда становлюсь партнером в престижной юридической фирме в Нью-Йорке, где всегда хотела жить.
Я