или в разведку пойдёт добровольно.
– Какая же у них гайка? – вопрос Гришка задал.
Дядя Вася показал пальцем на стакан.
– Очень похожая на вот эту. А ты крути, крути. Может, ты её растворишь и в окно выплеснешь, чтобы она пропала… Тает? – спросил он с надеждой.
– Сахар тает, – сказал Гришка. – Может, и гайка распустится. Правда, гайка – она покрепче.
Когда б имел златые горы
В комнате за перегородкой пошёл разговор о поражениях и о победах. О стройках, разрухах и новых стройках.
Дядя Вася хотел было опять в печку прятаться, за чугун с картошкой, но, поколебавшись, пересилил себя, сплюнул через всю кухню на уголья и затянул:
– «Когда б имел златые горы и реки, полные вина…» Эх, любил я весело пожить! Гришка, Гришка, плюнь на эту гайку. Выплесни её в окошко. Пусть её дожди источат.
За перегородкой выделился густой голос академика дяди Павла:
– Эх, Васька, Васька…
Дядя Вася хихикнул каверзно.
– Эх, Пашка, Пашка, умный, да? Да у тебя мозгов – как у комара в хвосте, хоть ты и академик. – Это он тихо сказал, как бы любуясь собой. И пояснил: – На заводе работали мы втроём, на «Серпе и молоте». Горячий цех. Известное дело – металлургия. Наломаешься за день, как веник в парной, ополоснёшь лицо – и на отдых в кинематограф. Семечки в зале лузгаешь. «Бонбоны» кушаешь в фантиках. С барышнями рассуждаешь обо всём красивом. Мороженое «Крем-инжир» полизываешь для прохлады. А он свою гайку подкрутит и опять учится. Рабфак закончил. Потом ещё какую-то высшую науку прошёл. И всё мало… Федька – тот проще. Приходит в общежитие однажды, с лица весь суровый. «Достаточно, говорит, баста! Не лежит моя душа к металлургии – перемен просит. Записался я, братцы, в морской гражданский флот. Буду голубые дороги осваивать под красным советским флагом». Пашка на него посмотрел, кивнул одобрительно: мол, по тебе работа, валяй. И у меня спрашивает: «Ну а ты, Вася? Выбрал бы ты, Вася, себе профессию по интересу». Я отвечаю как есть: «Мне – тьфу! У меня интерес капитальный. Были бы гроши да харчи хороши. От добра добра не ищут». – Дядя Вася задумался, наливаясь дымчатым цветом с синими разводами. Посмотрел на Гришку и обиду выразил: – Всё крутишь? Тоже хорош гусь.
– Кручу, – кивнул Гришка.
– Крути, крути. Может, рука отвалится… А мне каково? Я, что ли, не человек? Говорят, в малолетстве я талантливый был, посильнее Пашки… – Дядя Вася сморщился, сократился в размерах. Подобрал ноги по-турецки и заплакал, роняя зелёные слёзы в сахарницу. – Ну что человеку нужно? Выучился. Сам живи – и мне дай весело пожить. Так нет. «Вася, учись, Вася, учись…» А я? Может, я запах школы терпеть не могу. У меня от него сыпь. Пашка – наговаривать не буду, не в моём это характере, но скажу: псих он законченный. Даже в партизанском отряде товарища Гуляева всё считал что-то и в блокноте чертил. Твоего отца, Серёжку, арифметикой мучил. Я говорю: «Чего ты парнишку долбишь? Какое у него счастливое детство? Может быть, завтра в бой – и аллилуйя. Пусть хоть на отдыхе поживёт беззаботно».
– Эх,