и судили.
Приступая к разработке Савинкова, чекисты пригласили на Лубянку наркома образования А. В. Луначарского, который знал Савинкова по Вологодской ссылке в начале века (там были вместе с ними также и А. А. Богданов, Н. А. Бердяев, Б. А. Кистяковский, датчанин Маделун, А. М. Ремизов, П. Е. Щеголев). Уже после самоубийства Савинкова во внутренней тюрьме ОГПУ характеристики Луначарского были опубликованы в виде предисловия к книжечке «Дело Савинкова». Вот отрывки из этого предисловия: «Борис Савинков – это артист авантюры, человек в высшей степени театральный. Я не знаю, всегда ли он играет роль перед самим собою, но перед другими он всегда играет роль. Мелкобуржуазная интеллигенция порождает такую самовлюбленность и самозаинтересованность… Однако это не просто идеологический франт. Это – не шарлатан авантюры, а ее артист. У Савинкова всегда было достаточно вкуса, он умел войти в свою роль. Повторяю, перед другими несомненно, но, может быть, и перед самим собою, ежедневно и ежечасно разыгрывал он роль героя, загадочной фигуры, со множеством затаенных страстей и планов в своей сердцевине, с несокрушимой волей, направленной к раз навсегда поставленной цели, с темными, терпкими противоречиями между захватывающим благородством своих идеалов и беспощадным аморализмом в выборе средств… Он любил быть сентиментальным, как все люди его социальной психологии. Но себя он, как деловой человек, находит полностью только в практике, в той практике, на пороге которой написано: революционеру все позволено».[203] Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) сумело на допросах сломать Савинкова психологически и идеологически.
Настроение Савинкова отражено в письме к сестре Вере из Лубянки 29 ноября 1924 г.: «Между двух стульев сидеть невозможно. Или с народом, или против него. С ним – до конца, и против него – до конца. То есть или с коммунистами, или с фашистами, но никак не с беззубыми бормотунами – Керенскими, Мак-Дональдами, Кусковыми и так далее… Я шел с фашистами, а теперь меня совесть мучает».[204]
Следует отметить, что Савинков никогда не был бездумным авантюристом и политическим убийцей. В его кабинете всегда висел портрет Достоевского, и внутренняя раздвоенность Раскольникова была ему хорошо знакома. Савинков происходил из писательской среды: мать его была писательницей, первая жена – дочь Глеба Успенского, Савинков сам писал жестокие повести, которые вроде бы продолжали спор братьев Карамазовых. Выступление Савинкова на судебном процессе, письмо его к Дзержинскому перед самоубийством были свидетельствами и его личной катастрофы, и краха фашистского варианта российского антикоммунизма. Российские фашисты, организация которых все-таки была создана в эмиграции, уже не представляли собой ничего привлекательного для реальной России.
Белые. Около казака – отрубленные головы. Дальний Восток, 1920
Правые, консервативные антикоммунистические силы в России не имели серьезных шансов выиграть войну против коммунизма